— Но это мелкий штрих, Юрий Дмитриевич. А сколько раз он грубил и говорил непристойности всем нам! И на работе, и вообще…
— На работе он грубил только бездельникам и белоручкам, — снова начал Саша. Но Ларин поднялся:
— Юрий Дмитриевич, я не могу разговаривать в подобном тоне. С какой стати студенты…
— Действительно… Вы можете идти, Петр Ильич, — холодно ответил Воронов.
— Н-да, история… — протянул Стенин, выслушав Воронова. — Что же ты предлагаешь, Юрий Дмитриевич?
— Мы должны поручиться за Краева и сделать все возможное, чтобы он остался в университете.
— Не подведет?
Воронов ответил не сразу. Он прошелся по кабинету из угла в угол и медленно опустился на диван.
— Я думаю сейчас о другом, Алексей Константинович. Помнишь сорок пятый, когда мы так же вот начинали на первом курсе? На фронте, конечно, всякое бывало, но что такое карточки, мы узнали тогда впервые.
— Да, нелегко было на студенческих четырехстах граммах.
— Немудрено, что не все такое выдерживали. Ушел Костя. Ушел Федя Снегирев. Помнишь? Какой бы ученый вышел! А здоровьем слабоват, — о том, чтобы на пристань с нами идти, нечего было и думать. Сколько раз обращался к Бенецианову с просьбой подыскать какую-нибудь работу в университете, но тот и разговаривать не захотел. Ушел парень с факультета. Никто не поддержал…
— Бенецианов и Чепков поддержат! Мало из-за них потерял факультет? Одна история с Гореловым чего стоит.
— С Гореловым?
— Ну да! Разве забыл? Это уже на четвертом курсе было. Ты тогда все на физмате пропадал. А мы с Гореловым по профсоюзной линии парились. Он был председатель бюро, я — его заместитель.
— А-а-а! Припоминаю. Что-то там с похоронами получилось…
— Вот-вот! Умер в том году старый служитель, дядя Вася. Мы его и не знали совсем, он при нас уже на пенсии был… А похороны, известное дело, профбюро организует. Бегали мы в тот день с Ильей с утра: машину доставали, красный материал, цветы… Короче, когда подъехали к факультету, было уже два часа. Навстречу нам Чепков — и ну кричать на Горелова: «Это почему, — говорит, — на гражданской панихиде не видно студентов? Почему не организовали как следует?» Илья отвечает, что, мол, так и так, с машиной провозились… А Чепков:
«Имейте в виду, когда вы умрете, мы вас так же хоронить будем!» У Горелова, понятно, всякое терпенье лопнуло. «Я, — говорит, — все-таки надеюсь, Иван Яковлевич, не вам придется хоронить меня, а скорее — наоборот…» Чепков сначала позеленел. Потом покраснел. «Хорошо, — говорит. — Я вам этого не забуду!» И не забыл ведь. Придрался к пустяку — исключили Горелова. Как мы ни старались отстоять, ничего не вышло. Времена-то, знаешь, какие были…
— Ну, а теперь? Тоже наплюем на судьбу студента?
— Нет, Юрий. Только я сам все проверю… А ты, оказывается, дипломат!.. — Стенин рассмеялся и хлопнул Воронова по плечу. — Эка ведь откуда зашел!
— Да, не грех и вспомнить иногда студенческие годы. Чтобы не стать толстокожим.
— Это верно. Только и за молодежью нужен глаз. Хотя бы в этой вот истории… Проморгали комсомольцы. Впрочем, секретарь у них неудачный…
— Герасимов?
— Да… Пора бы уже переизбрать его. И кандидатура есть подходящая — Бардин.
— Аспирант Бардин?!
— А что?
— Стоит ли отвлекать его от научной работы? Светлая голова.
— Тут и нужна светлая голова. А научной работе это не помешает. Поможем!
— Ну, смотри… С математикой ему много придется повозиться. Кстати, как с Цоем? Решили что-нибудь?
— Говорил я с проректором. Они рассмотрели стенограммы его лекций, — видимо, дадут нам другого преподавателя. Да, вот что я забыл сказать. Еще одна неприятность на факультете. И тоже на первом курсе…
— Что такое?
— Как раз Бардин и сообщил об этом. Понимаешь, группа молодых людей, среди которых оказались и наши студенты, образовали нечто вроде притона.
— Это уж черт знает на что похоже!
— Да, гнусная история… Тем более, что своим жертвам они грозят расправой.
— Надо немедленно принять меры. И самые решительные!
— Так и я думаю.
Лишь выйдя из кабинета Воронова, Петр Ильич понял, что его попросту выставили. Да, именно выставили! Но почему? Не из-за Краева же. Стал бы Юрий Дмитриевич беспокоиться о каком-то беспутном студенте! Нет, здесь другое. Не иначе как Степанов ему что-то наплел. Не об отзыве ли?..
Петру Ильичу стало жарко.
Отзыв Андрея Ивановича не давал ему ни минуты покоя. Можно было бы так легко уладить все через Сашу. Но тот уперся… Что же теперь придумать? На защиту Воронова нечего и рассчитывать. Разве эта «электронная машина» войдет в положение! А другие…
Петр Ильич подошел к витрине, где висела факультетская стенгазета. Его внимание привлекла большая карикатура в красках. На рисунке был изображен не то робот, не то человек с лицом, удивительно похожим на лицо комсорга факультета Герасимова, и с длинной подзорной трубой, направленной в окно, за которым виднелись поля с работающими ребятами. Одной рукой робот, как цирковой эквилибрист, удерживал подзорную трубу и телефонную трубку, а другой, сжатой в кулак, бил по столу. Подпись под карикатурой гласила: «Величайшее достижение науки и техники: новый метод комсомольского руководства — на расстоянии».
— Ну как, нравится?
Петр Ильич обернулся. Позади него стояла Софья Львовна.
— Как вам сказать? В общем похоже…
— Я не об этом. А тема?..
— Что тема?
— Ведь если так и дальше пойдет: сегодня комсомольского секретаря нарисуют, завтра преподавателя, а там и декана. Как же тогда работать со студентами? Главное здесь — авторитет преподавателя, я так понимаю. А если будут его подрывать…
— Но ведь Герасимов — студент…
— Лиха беда начало! Герасимов не просто студент, а прежде — секретарь комсомольского бюро.
— Но он и в самом деле за все время сельхозработ не выезжал из города.
— Я не оправдываю Герасимова. Ни в коем случае! Пусть бы ему указали, дали там выговор, что ли. Но выставлять на всеобщее посмешище! А ведь стоит только начать. Сегодня Герасимов, завтра Ларин…
Петр Ильич сразу вспомнил историю с крестами и невольно поежился:
— Да, в какой-то мере вы, пожалуй, правы.
— Еще бы! Представьте-ка себя на этой витрине. Особенно перед защитой…
Петр Ильич насторожился. В последних словах Строгановой чувствовался подвох.
— При чем тут моя защита?
— Наивный вопрос! Будто не знаете, что и члены Совета— люди…. А кстати, как вы уладили с отзывом?
— Каким отзывом? — Петр Ильич сделал вид, что не понял Софью Львовну. «Даже до нее дошло! — подумал он. — Но откуда? Не иначе, Нина Павловна разболтала».
— Каким?.. Ну этим… из экспедиции, — продолжала Софья Львовна. — Вот люди! Им помогают, за них работают. А они…
Петр Ильич с удивлением взглянул на свою собеседницу. В словах Софьи Львовны послышалось что-то вроде сочувствия.
— Даже не знаю, как с ним быть, — чистосердечно признался он, — Юрий Дмитриевич заставляет все переделывать. А работа уже у рецензентов. Сами понимаете…
— Наплюйте-ка вы на этот отзыв! — неожиданно выпалила Софья Львовна.
— Вы шутите?
— Ничуть.
— А что будет на защите? Ваш Бенецианов первым обрушится.
— Не думаю.
— То есть как… не думаете?
— Я знаю, что Модест Петрович о вашей работе хорошего мнения. Да и о вас лично… Это кое-что значит. Во всяком случае побольше, чем отзыв какого-то полевика…
— Отзыв подписан Степановым, известным геологом Сибири.
— Для Модеста Петровича это не величина. И потом — что вы так волнуетесь? Ну, переживете несколько неприятных минут. Результат все равно будет положительным. Зато узнаете, кто ваши друзья, кто — враги. Уверяю вас, — тоже не лишнее при той обстановке, в какой мы сейчас вынуждены работать. — Софья Львовна кивнула совершенно сбитому с толку Петру Ильичу и величаво поплыла по коридору, постукивая каблучками.