Хеймитч бросается на него с ножом, но Пит так спокойненько уклоняется, что на Хеймитча жалко смотреть. Я закипаю бешенством:

— Да какое твоё собачье дело?

— Это самое что ни на есть моё собачье дело! Как бы оно дальше ни повернулось, двоим из нас придётся идти на арену, а третьему — быть наставником. Мы не можем себе позволить выпивох в команде. Особенно касается тебя, Кэтнисс! — обращается он ко мне.

— Что? — негодующе рявкаю я. У меня получилось бы убедительнее, если бы не похмелье. — Вчера ночью я напилась впервые за всю свою жизнь!

— Ага, только глянь, в какой ты великолепной форме! — насмехается Питер.

Я не знаю, чего, собственно, ожидала от первой после объявления о Триумфальных играх встречи с Питом. Ну, наверно, пары поцелуев и объятий... Может, даже некоторого утешения... Во всяком случае, не вот этого! Поворачиваюсь к Хеймитчу:

— Не беспокойся. Я достану тебе выпивки.

— Тогда я донесу на вас обоих. В колодках протрезвеете, — заявляет Пит.

— К чему ты клонишь? — ревёт Хеймитч.

— К тому, что двое из нас должны вернуться домой — один победитель и один наставник. Эффи вышлет мне  материалы обо всех ныне здравствующих победителях. Мы просмотрим все Игры с их участием и изучим все их боевые приёмы. Мы должны прибавить в весе и набраться сил. Мы начинаем тренироваться и действовать, как трибуты-профи. И одному из нас — быть победителем, хотите вы двое этого или нет! — И он вылетает из дома, на прощание изо всех сил грохнув дверью.

Мы с Хеймитчем вздрагиваем.

— Фу, ненавижу таких самоуверенных, таких... Вечно считают себя во всём правыми! — ворчу я.

— Я тоже! — поддакивает Хеймитч, высасывая «слёзы» из пустых бутылок.

— Ты и я. Вот кого он планирует вернуть домой живыми.

— А с чего ему-то тогда напрягаться? — резонно замечает Хеймитч.

И всё же через несколько дней мы соглашаемся действовать как профи, потому что это наилучший способ подготовить к Играм самого Пита. Каждый вечер мы смотрим самые интересные эпизоды Игр, выигранных ныне живущими победителями. Я вдруг отдаю себе отчёт, что мы никого из них не встречали в нашем Туре Победы, что, согласитесь, довольно-таки странно. Когда я упоминаю об этом, Хеймитч отвечает, что последняя вещь, о которой мечтает президент Сноу — это чтобы все увидели, как мы с Питом — особенно я — завязываем добрые отношения с другими победителями в готовых взбунтоваться дистриктах. У победителей особый статус, и если бы люди заметили, что они поддерживают моё неповиновение Капитолию, с политической точки зрения это было бы чревато опасностью.

Принимая во внимание, что от начала Игр прошло уже много лет, я соображаю, что кое-кто из наших соперников уже хорошо в возрасте. Это и печалит, и ободряет. Питер делает многочисленные заметки, Хеймитч снабжает нас информацией о личных качествах многих победителей, и постепенно мы начинаем обрастать знаниями о наших конкурентах.

Каждое утро мы отдаём физическим упражнениям — надо стать сильными и выносливыми. Мы бегаем, поднимаем тяжести, наращиваем мускулы. После обеда работаем над боевыми приёмами: бросаем ножи, боремся врукопашную, я даже учу их лазать по деревьям. Официально трибуты не должны тренироваться, но никто не делает попыток остановить нас. Даже в обычные годы трибуты из Первого, Второго и Четвёртого дистриктов демонстрируют завидное владение копьём и мечом. Так что наши навыки в сравнении с этим— так, забавы для детишек.

Организм Хеймитча после многих лет плохого обращения сильно запущен и не желает улучшаться. Он по-прежнему необыкновенно силён, но задыхается от самой короткой пробежки. Можно думать, что мужик, каждую ночь спящий с ножом в руке, во всяком случае, в состоянии метнуть его и воткнуть в стену? Ан нет, руки у Хеймитча так дрожат, что потребовалось несколько недель, чтобы ему удалось хотя бы это.

Но мы с Питом значительно улучшили кондицию при новом режиме. Этот новый распорядок жизни даёт занятие моим уму и телу. Мы все активно работаем, а не сидим и куксимся в ожидании неминуемого поражения. Моя мать сажает нас на специаную диету, чтобы мы набрали вес. Прим ухаживает за нашими перенапряжёнными мышцами. Мадж потихоньку тибрит у отца капитолийские газеты и приносит нам. Кстати, прогнозы относительно того, кто станет победителем победителей, называют нас в числе фаворитов. Даже Гейл, хотя по-прежнему и не испытывает симпатии ни к Питу, ни к Хеймитчу, вносит свой вклад: по воскресеньям он учит нас всему, что знает о капканах и силках. Для меня жутко странно разговаривать одновременно с Питом и Гейлом, но, кажется, они объявили перемирие в своём соперничестве относительно меня.

В один прекрасный вечер, когда я провожала Гейла обратно в город, он даже высказался в таком духе:

— Было бы гораздо лучше, если бы его было легче ненавидеть.

— И не говори. Если бы мне удалось просто возненавидеть его там, на арене, никто из нас не попал бы сейчас в такую передрягу. Он бы умер, а я заграбастала бы себе все лавры победителя и жила бы себе припеваючи.

— Ну и где бы мы сейчас были, Кэтнисс? — спрашивает Гейл.

Я умолкаю, не зная, что сказать. Где бы я сейчас была с моим так называемым кузеном, который и не был бы кузеном, если бы не Пит? Стал бы Гейл тогда целовать меня? А я — стала ли бы я отвечать на его поцелуи, если бы у меня были развязаны руки? Если бы обстоятельства сложились по-иному, доверилась ли бы я ему, довольствовалась бы денежным достатком, обилием еды и иллюзией, что раз я победитель, то моя жизнь отныне в безопасности? Но ведь Жатва бы никуда не исчезла, она угрожала бы тогда нашим детям. И ничего с этим не поделать!..

— Мы бы ходили на охоту. Каждое воскресенье, — говорю я. Знаю, что его вопрос задан не в буквальном смысле, но это всё, что я могу ответить, не кривя душой. Гейл понимает, что раз я не сбежала тогда, то это значит, что я предпочла его Питу. А для меня нет смысла говорить о том, что было бы «если бы да кабы...». Даже если бы Пит погиб на арене, я бы всё равно ни за кого не пошла бы замуж. Я согласилась на помолвку, только чтобы спасти человеческие жизни, и что? Шоу провалилось.

Боюсь, что любые эмоциональные разборки с Гейлом вынудят его на какой-нибудь безрассудный шаг, типа восстания шахтёров. Как сказал Хеймитч, Дистрикт 12 к нему ещё не готов. Повстанцы стали бы даже ещё более уязвимы, потому что на следующее после объявления о Триумфальных играх утро к нам припожаловал эшелон с ещё одной сотней миротворцев.

Поскольку я даже не планирую во второй раз вернуться с Игр живой, то чем быстрее Гейл отпустит меня, тем лучше. Я, конечно, кое о чём расскажу ему после жеребьевки, когда нам дадут час или два для прощания с близкими. Скажу ему, насколько он был важен для меня все эти годы. Скажу, насколько лучше и радостней стала моя жизнь благодаря ему. Скажу, что я любила его, насколько это было в моих силах...

Но ничего из моих планов не вышло.

Знойный и душный день Жатвы.  Взмокшие от пота жители Дистрикта 12, молчаливо  ждут на площади под дулами направленных на  них  пулемётов. Я стою одна на отграниченном верёвками пятачке, Питер и Хеймитч ждут в таком же загоне справа от меня. Вся жеребьёвка окончена за минуту. Эффи, в сияющем парике из настоящего золота, против обычая, лишена всяческого энтузиазма. Ей приходится довольно долго шарить в барабане для девушек, прежде чем она выуживает оттуда один-единственный листок, на котором, как все до единого знают, стоит моё имя. Из другого барабана она вытаскивает листок с именем Хеймитча. Он едва успевает послать мне грустный взгляд, как Питер объявляет себя добровольцем и занимает его место.

Нас немедленно препровождают в Дом правосудия, где нас поджидает глава миротворцев Тред.

— Новый порядок! — говорит он с улыбочкой. Нас выводят через чёрный ход, сажают в автомобиль и увозят на вокзал. На перроне никаких камер и никакой толпы провожающих. Хеймитч и Эффи появляются тоже в сопровождении вооружённой охраны. Миротворцы засовывают нас всех в поезд и захлопывают дверь. Колёса приходят в движение, поезд трогается.