- По домашности тоже ему, говорит, помогни… Девка у него под хвостом чешет… Ну да по убогости ей все прощено будет… Пусть, говорит, Спиридон ослобонит ее от запрета… Убогую плоть искусить, что дерюжку золотом вышить… от того вере христославной большой убыли не будет!..
- Я и сам то же надумал… Митрий вон с Феколкой не выдержал: самуху, люди говорят, завел.
- Да ведь, Спиридонушка, заповедь-то больно трудна… Лучше, кажись, камни в гору таскать али воду с реки решетом, только не это… Все равно, Спиридон, дальше сторожей никуда не пойдешь!.. Слаб еси человек… особливо же женской природы… Маша к тому же убога… ей и грех не в грех будет… Кто на такую польстится?
- Да уж: палка палкой, ничего не скажу… Вся в родимую матушку! Да теперь, слава Христу: парень не ахтишный, но мне подходящий… В веру ко мне просится!..
- Дух у тебя такой, Спиридон!
- Нешто кабы!.. А то и вера… и мельница моя сгинет ни за што ни про што!.. Трудно мне, Устинька, стало одному.
- Одна плашка не горит, не тлеет, только дым чадит!..
- Да я не о том, Устинька: бога мне, Устинька, моего передать с рук на руки некому!.. Вот что!.. А чую, что… скоро…
- Скоро, Спиридонушка, скоро!.. Петр-то мне за то и вычитывал: ты, говорит, устрой там у него все по-домашнему да за ним-то самим, за ним последи!.. Спи с ним последние годы, потому теперь на вас на обоих нет уже никакого греха!..
- И то, Устинька, ляг: третьи петухи поют!.. Ишь, ты какая парная… словно из бани…
- Тише… тише, Спиридон… ради оспода… тише!..
И в ушах у Маши от этого шепота словно затихло. Грузно только Спиридон задышал за перегородкой, словно камни понес на высокую гору, и с этими вздохами еле различимо для Маши перевивается ласковый, тонкий и нежный дышок, каким исходит женская грудь, когда на нее ляжет тяжелая мужичья рука.
Кто это такое так беседует со Спиридоном?
Маша то ли сквозь полусон, то ли сквозь полуявь не могла догадаться, только ни страху она под конец не испытала, ни удивленья, как будто так все и надо бы было.
Прилегла она на подушку и стала глядеть в большой паз в стене, в котором сидел большой черный таракан и водил сверху на Машу большими усами. Боялась Маша тараканов, но на этот раз и таракана она не испугалась. Перекрестила голую грудь и… зевнула. Проспала Маша до второго света. Утром подбежала к окошку и подивилась: у окна стоит Акимова кобыла и Спиридон укладывает на дроги сундуки с Машиным приданым, перевязывая их крест-накрест веревкой.
Аким стоял поодаль, без шапки, шапка - под мышкой.
Маша перекрестилась на сундуки и стала одеваться.
Когда немного погодя Спиридон вошел в избу, Маша стояла перед образом и усердно клала утренний начал. Спиридон даже не дождался, когда Маша кончит молитву, подошел к ней, ласково потрепал ее по плечу и сказал:
- Хунды-мунды твои, Маша, отправил… Свадьбу у Акима играть будем… Эх, жалко, Феколку проводили!
Маша не по уставу зачастила перед иконой, никакой молитвы с поклонами не читая: она вспоминала ночной разговор и боялась на отца оглянуться.
Вверху, немного повыше облака - бог, а в селе под облаком - поп, колдун да староста.
Всего и делов в старину! Это теперь заблудишься в начальстве, хуже чем в темном лесу.
Бывало, мужик без колдуна да попа ни одного мало-мальски важного дела не начинал.
Мужик так рассуждал: попа не уважишь, так за это на том свете зачтется, а есть он на самом-то деле, тот свет, - кто его знает?
А колдуна коли обойдешь, так он тебя до самой смерти будет мурыжить, присадит каменный волдырь на причинное место, и будешь ходить раскорякой, пока ему корову на двор не сведешь.
Слава богу, теперь у нас доктора, колдуны вывелись, последний колдун в нашем Чертухине Тихон Усачев перед войной схоронился.
Не успел он передать своего искусства, а передается оно на венике после бани или на собачьем хвосте.
*****
Немалая задача была у Акима и Мавры, кого позвать к Петру Кирилычу на свадьбу: Ульяну - наговорную бабу или Филимона из Гусенок.
Филимон не нынче завтра ноги протянет - за девятый десяток, а Ульяна еще в силе, ярует еще, как молодая, и живет под боком в своем селе, Чертухине, каждый день мимо окна по воду ходит…
К тому же Филимона позвать, веселья от него никакого не дождешься, а Ульяна хоть и вредная баба, но зато песенница большая, плясать горазда и на язык краснобайка…
Думали, думали, решили: Ульяну!..
- Поп Миколай сам придует, и зазывать нечего. Никиту Родионыча только надо упредить.
- Остальные придут - милости просим, а не придут, так нам больше останется! - сказал Аким в заключение этой беседы и по привычке почесался довольно в боках.
Называлась такая свадьба: по колоколу.
*****
Отец Миколай был попишка с виду совсем немудрящий… Ризы ему всегда перешивали. Какую коротель ни привези, все равно будет волочиться сзади хвостом. Но при малом таком росте провористый был попик, смешливый, с красными щечками всегда, и хоть годов было тоже немало, а с бабами любил пошутить. Нередко матушка заставала его то на гумнах, то в подполице с казачихой: выбирал всегда отец Миколай на лето казачиху помоложе да какая погрудастее. Говорили, что отца Миколая попадья даже бивала не раз -женщина была видная, - но от баловства этого не отучила.
Служить отец Миколай долго страсть не любил, не любил мужиков затруднять молитвой, в Пасху и то, бывало, еще рассвет не ударит, а у него уж давно все разговелись…
А как по домам в престол пойдет обходить по приходу, так еще хорошенько на крыльцо не ступит, а уж за кадило и в нараспев… Полопочет-полопочет перед иконой, вертясь головкой по избе, никто ничего хорошенько и не разберет из этого лопотанья, к тому же дьякон при нем на голос тоже ленив, а дьячок только так, больше для прилику. Да, пожалуй, и понимать-то рядовому мужику тут особенно нечего, так лучше: сунешь двугривенный батюшке в рукава - и дело с концом. Дьякону - гривенник… дьячку - семитка! Да еще как довольны-то были…
Так от дома к дому живо все село обегает, глядишь, к вечеру телега разным доброхотным подаянием набита стогом, и христосовальники сзади идут, в плетенках яйца несут попадье.
Однако мужики все же любили отца Миколая: простой, встретит, всегда что-нибудь пошутит! Да и то надо сказать, небось надоест каждый день: бог да бог!
*****
Обкрутил отец Миколай Петра Кирилыча наскори. Не успели опомниться Петр Кирилыч с Машей, как уж отец Миколай схоронил их головы под передничком и промусолил что-то над затылками, не дал и венца-то Максяхе подержать как следует над головой Петра Кирилыча, клирос рявкнул так, что вся церква словно кверху поднялась. Немудрая в то время была церковенка, стояла также на отшибе, деревянная, главный колокол весил всего сорок пудов, зато маленьких колокольчиков встречать попа было на колокольне как на лошадином ошейнике, и подчас не поймешь, что это - Лукич, тогдашний звонарь, большой мастак своего дела, ударил к вечерне, стоя с загнутой головой в веревках от колокольных язычков, как в паутине, или Петр Еремеич выехал со двора на праздничной тройке застоялых коней.
Родня вся полезла целоваться, редко кто не был уже на полном ходу, Максяха стоял с оскаленной рожей и словно боялся уронить из рук золоченый венец, тянул его дьячок к алтарю… и совсем рядом теперь Спиридон: распушились у него волчьи хвосты и глаза так и мечут по церкви недобрые огни.
- Страмота-то, сынок, какая… Ты Машку-то седни не трошь… я вас завтра провенчу по-настоящему!.. И к жизни путь преподам!
Петр Кирилыч кивнул Спиридону, а Маша опустила глаза и еще больше сдурнела. Не шел к ней подвенечный убор. Поглядел Петр Кирилыч на Машу, инда сердце у него заныло.
Народ повалил на выход, и к самой церкви подкатил на тройке с лентами в гривах коней Петр Еремеич.