Шереметев, наблюдавший издалека, все это видел. Следуя за санями Грибоедова, он вполне убедился, что Истомина приехала с кем-то в квартиру Завадовского. После он очень просто, через людей, мог узнать, что этот кто-то был Грибоедов. Понятно, что все это происшествие взбесило Шереметева, он бросился к своему приятелю Якубовичу с вопросом: что тут делать?

«Что делать, — ответил тот, — очень понятно: драться, разумеется, надо, но теперь главный вопрос состоит в том: как и с кем? Истомина твоя была у Завадовского — это раз, но привез ее туда Грибоедов — это два, стало быть, тут два лица, требующих пули, а из этого выходит, что для того, чтобы никому не было обидно, мы при сей верной оказии составим une partie carree [11] — ты стреляйся с Грибоедовым, а на себя возьму Завадовского».

— Да помилуйте, — прервал я Жандра, — ведь Якубович не имел по этому делу решительно никаких отношений к Завадовскому. За что же ему было с ним стреляться?..

— Никаких. Да уж таков человек был. Поэтому-то я вам и сказал и употребил это выражение: «при сей верной оказии». По его понятиям, с его точки зрения на вещи, тут было два лица, которых следовало наградить пулей, — как же ему было не вступиться? Поехали они к Грибоедову и к Завадовскому объясняться. Шереметев Грибоедова вызвал. «Нет, братец, — отвечал Грибоедов, — я с тобой стреляться не буду, потому что, право, не за что, а вот если угодно Александру Ивановичу (т. е. Якубовичу), то я к его услугам». Une partie carree устроилась.

Шереметев должен был стреляться с Завадовским, а Грибоедов с Якубовичем. Барьер был назначен на 18 шагов, с тем, чтобы противникам пройти по 6 и тогда стрелять. Первая очередь была первых лиц, то есть Шереметева и Завадовского.

Я забыл сказать, что в течение всего этого времени Шереметев успел помириться с Истоминой и как остался с ней с глазу на глаз, то вдруг вынул из кармана пистолет и, приставивши его прямо ко лбу, говорит: «Говори правду, или не встанешь с места, — даю тебе на этот раз слово. Ты будешь на кладбище, а я в Сибири, — очень хорошо знаю, да что же. Имел тебя Завадовский или нет?» Та, со страху или в самом деле вправду, но, кажется, сказала, что имел. После этого понятно, что вся злоба Шереметева обратилась уже не на Грибоедова, а на Завадовского, и это-то его и погубило.

Когда они с крайних пределов барьера стали сходиться на ближайшие, Завадовский, который был отличный стрелок, шел тихо и совершенно спокойно. Хладнокровие ли Завадовского взбесило Шереметева или просто чувство злобы пересилило в нем рассудок, но только он, что называется, не выдержал и выстрелил в Завадовского еще не дошедши до барьера. Пуля пролетела около Завадовского близко, потому что оторвала часть воротника у сюртука, у самой шеи… Тогда уже, и это очень понятно, разозлился Завадовский. «Il en voulait a ma vie, — сказал он, — a la barriere! [12] Делать было нечего, — Шереметев подошел, Завадовский выстрелил. Удар был смертельный — он ранил Шереметева в живот. Шереметев несколько раз подпрыгнул на месте, потом упал и стал кататься по снегу…»

Печальные и резкие краски добавляет рассказ доктора Иона, бывшего свидетелем поединка: «… Первым стрелял Шереметев и слегка оцарапал Завадовского… По вечным правилам дуэли Шереметеву должно было приблизиться к дулу противника… Он подошел. Тогда многие стали довольно громко просить Завадовского, чтобы он пощадил жизнь Шереметеву.

— Я буду стрелять в ногу, — сказал Завадовский.

— Ты должен убить меня, или я рано или поздно убью тебя, — сказал ему Шереметев, услышав эти переговоры. — Зарядите мои пистолеты, — прибавил он, обращаясь к своему секунданту.

Завадовскому оставалось только честно стрелять по Шереметеву. Он выстрелил, пуля пробила бок и прошла через живот, только не навылет, а остановилась в другом боку. Шереметев навзничь упал на снег и стал нырять по снегу, как рыба. Видеть его было жалко. Но к этой печальной сцене примешалась черта самая комическая. Из числа присутствующих на дуэли был Каверин, красавец, пьяница, шалун и такой сорви-голова и бретер, каких мало… Когда Шереметев упал и стал в конвульсиях нырять по снегу, Каверин подошел и сказал ему прехладнокровно:

— Вот те, Васька, и редька!»

«Якубович, указывая на Шереметева, — читаем мы далее у Смирнова, — обратился к Грибоедову с изъяснением того, что в эту минуту им, конечно, невозможно стреляться, потому что он должен отвезти Шереметева домой… Они отложили свою дуэль до первой возможности, но в Петербурге они стреляться не могли, потому что Якубовича сейчас же арестовали».

Дуэль случилась 12 ноября 1817 года. Через день Шереметев скончался. Ему было двадцать три года.

Смерть молодого кавалергарда произвела очень тяжелое впечатление на Грибоедова. Он говорил своему приятелю С. Н. Бегичеву, что на него «нашла ужасная тоска», что он видит «беспрестанно перед глазами умирающего Шереметева, и пребывание в Петербурге сделалось невыносимо». Пушкин, хорошо осведомленный относительно всей этой печальной истории, отмечал, что Грибоедов «почувствовал необходимость расчесться единожды и навсегда со своею молодостью и круто поворотить свою жизнь… проститься с Петербургом и с праздной рассеяностью». Давайте сравним это с тем, что позже напишет Пушкин о герое своего романа:

Некоторое время спустя Пушкин исполнил рисунок — целую жанровую композицию (а такие вещи он делал не часто), которая, как обычно принято думать, является иллюстрацией к замысленной поэтом, но не написанной повести «Влюбленный бес». И не более того. На рисунке молодая полуобнаженная женщина танцует и жонглирует бутылками перед двумя мужчинами; один развалился в кресле и по-хозяйски смотрит на нее, второй, помоложе, привалился спиной к стене и меланхолично курит длинную трубку. Не оспаривая привязки этой картинки к пункту плана «Бес водит молодого человека в бордель», укажем на возможную ассоциативную ее связь с описываемой здесь дуэльной историей, которая, как известно, произвела на Пушкина сильное впечатление. В самом деле, герои рисунка кого-то нам напоминают. Уж не Истомина ли это (нарисованная достаточно карикатурно) танцует перед Завадовским и Грибоедовым? Не у Завадовского ли (которого Пушкин имел основания считать главным совратителем) из-под сюртука выглядывает длинный хвост?

Вполне ощущается и некоторое портретное сходство молодого человека с Грибоедовым, к тому же известно, что Грибоедов в те времена действительно курил трубку. («Я… беззаботно курю из длинной трубки…» — писал Грибоедов в одном из писем 1818 года. Взгляните на рисунок Пушкина — более точно передать это характерное состояние курильщика едва ли возможно.)

Наконец, на переднем плане имеется еще один персонаж, прямого отношения к действию не имеющий. Зато символический его смысл очевиден — это скелет в коротком плаще и со шпагой на боку. Если только предположение о реальной адресности жанровой сценки справедливо, то мы располагаем сделанной рукой Пушкина иллюстрацией к одному из эпизодов, предшествовавших «четверной» дуэли.

Вернемся к свидетельству Жандра. Не возникает ли ощущения, что близкий приятель Грибоедова кое-чего недоговаривает?

«Завадовский имел, кажется, прежде вид на Истомину», — приоткрывает завесу Жандр, но уже через пару фраз заявляет с полным простодушием: «Не знаю уж почему, во время этой ссоры Грибоедову вздумалось пригласить к себе (то есть к Завадовскому, у которого он тогда квартировал) Истомину после театра пить чай».