Он не жаловался и не показывал вида, что он страдает. Я поскакал за <доктором> Миллером. Его в колонии не было; я поехал в город, увидел его вдали и окликнул; он приехал к нам, перевязал слегка рану и уехал. Раненого положили в бричку, и все отправились ко мне. Тот день Грибоедов провел у меня; рана его не опасна была, и Миллер дал нам надежду, что он в короткое время выздоровеет.

Дабы скрыть поединок, мы условились сказать, что мы были на охоте, что Грибоедов с лошади свалился и что лошадь наступила ему ногой на руку. Якубович теперь бывает вместе с Грибоедовым и, по обращению их друг с другом, никто бы не подумал, что они стрелялись. Я думаю, что еще никогда не было подобного поединка: совершенное хладнокровие во всех четырех нас, ни одного неприятного слова между Якубовичем и Грибоедовым; напротив того, до самой той минуты, как стали к барьеру, они разговаривали между собой, и после того, как секунданты их побежали за лекарем, Грибоедов лежал на руках у Якубовича. В самое время поединка я страдал за Якубовича, но любовался его осанкою и смелостью: вид его был мужественен, велик, особливо в ту минуту, как он после своего выстрела ожидал верной смерти, сложа руки».

По счастливому стечению обстоятельств участники дуэли избежали судебного преследования. 27 октября Якубович отправился в свой полк, а Грибоедов, залечив рану, вскоре убыл в Тегеран, куда был назначен секретарем русской миссии. Через шесть лет он поставит точку в своей комедии «Горе от ума».

На этот раз дуэльная пуля пощадила русскую литературу — Якубович долго служил на Кавказе, участвовал во многих сражениях, был ранен пулей в лоб, но выжил и с той поры не снимал с головы черной повязки. В Петербург он вернулся только в 1825 году, быстро вошел в круг дворянских заговорщиков и стал выдвигаться на первые роли. Он предлагал себя на роль убийцы императора Александра, он готов был арестовать всю царскую семью. Когда Александр внезапно умер в Таганроге, Якубович бушевал, крича, что у него из-под носа выхватили жертву. В самый же день 14 декабря он вдруг обвинил своих товарищей по тайному обществу в низких мотивах, в том, что они хотят разделить между собой домы и дворцы, выгодные должности и посты (опыт удавшихся революций говорит нам о том, что, быть может, он был не так уж и не прав).

Пушкин спрашивает в письме из Кишинева в Петербург от 3 декабря 1825 года Александра Бестужева-Марлинского: «Кстати: кто писал о горцах в «Пчеле»? Какая поэзия! Якубович ли, герой моего воображения? Когда я вру с женщинами, я их уверяю, что я с ним был на Кавказе, простреливал Грибоедова, хоронил Шереметева. В нем много, в самом деле, романтизма. Жаль, что я с ним не встретился в Кабарде — поэма моя была бы еще лучше». Меньше двух недель осталось до восстания, и Пушкин еще не может знать ни о самом восстании, ни о той не слишком приглядной роли, которую в день doсстания, да и после него будет исполнять Якубович, декабрист, в котором «много романтизма».

Мог ли Пушкин не набросать на бумаге портрет человека, про которого он так много думал и которого хотел сделать главным действующим лицом в «Романе на Кавказских водах» (кульминационные сцены ненаписанной повести предполагали похищение Якубовичем героини и дуэль с ее братом, который должен был Якубовича убить)? Разумеется, Пушкин его нарисует. Но сделает это через много лет. После поездки в Арзрум, по возвращении с Кавказа, он вспомнит беззаветного храбреца, его приключения, его простреленный чеченцами лоб. Пушкин изобразит и неукротимый взор, и черную повязку через лоб, и стоящие дыбом волосы.

А Грибоедов за эти годы исколесит Кавказ, Крым и Персию, просидит в Петербурге в Главном штабе 4 месяца под следствием по делу о декабристах, получит аттестат о непричастности к тайному обществу, сделает наброски к целому ряду драматических произведений, вновь отправится с дипломатической миссией на Кавказ, примет участие в осаде Эривани и в сражениях под крепостью Аббас-Абад.

На Кавказе он продолжит службу при Алексее Ермолове, а когда «смирителя Кавказа» Николай из-за подозрений в связях с декабристами уберет, — при сменившем его генерале Иване Паскевиче Персидская кампания позволит Грибоедову выявить блестящие военные способности. Своими советами главнокомандующему, которые осторожный Паскевич, понимая их тактическую тонкость и стратегический расчет, в итоге все-таки принимает, дипломат и писатель будет заметно влиять на ход военных событий. В частности, он настоял на движении войск к крепости Аббас-Абад, а затем к самой Эривани, определившем успех всей кампании. При этом Грибоедов сам частенько бывал на передовой. Иван Федорович Паскевич, человек добродушный, писал о нем его матери, приходившейся родной теткой жене Паскевича: «Наш слепой (намек на очки, которые близорукий Грибоедов никогда не снимал) совсем меня не слушается: разъезжает себе под пулями да и только».

Грибоедов любил утверждать, что власть человека над собой ограничена только физической невозможностью, во всем остальном человек волен перевоспитать себя. Он рассказывал друзьям, как он струсил, когда в первый раз очутился под ядрами, как ему стало стыдно и как он решил отучить себя от этого. «Я не хотел дрожать перед ядрами в виду смерти, и при первом случае стал в таком месте, куда доставали выстрелы неприятельской батареи. Там сосчитал я назначенное мною самим число выстрелов, и потом тихо поворотил лошадь и спокойно отъехал прочь. После я не робел ни от какой военной опасности. Но поддайся чувству страха — оно усилится и утвердится».

В заключении победного для России Туркманчайского мира Грибоедов не только принимал самое деятельное участие, лучше сказать, что этот договор — создание Грибоедова. Не случайно Паскевич с текстом выгодного для империи трактата пошлет к царю именно Грибоедова. Поэт, драматург, воин и дипломат вернется в столицу под пушечный салют. Николай принял его благосклонно. 14 марта 1828 года царь наградил храброго дипломата чином статского советника, орденом Св. Анны 2-й степени с брильянтами, медалью за войну и четырьмя тысячами червонцев. Паскевич же вскоре получит от царя чин- фельдмаршала и титул графа Эриванского. А Ермолов (о котором Лермонтов в стихотворении «Спор» о покорении Кавказа скажет:

Грибоедов рассчитывал на отдых, хотел заняться литературой, собрав друзей, читал им отрывки из неоконченной пьесы «Грузинская ночь».

Но государь Николай Павлович судил иначе. Он назначил Грибоедова на пост полномочного министра-резидента в Иране, то есть посланника при персидском дворе. Уезжал из Петербурга поэт и дипломат в глубокой тоске. Мрачные предчувствия одолевали его. Там моя могила, говорил он о Тегеране друзьям, чувствую, не увижу более России. Заглянув перед отъездом к другу Бегичеву, сказал: «Прощай, брат Степан, вряд ли мы с тобой более увидимся!» А Жандру он свои опасения изложил детальней: «Нас там непременно всех перережут. Алаяр-хан мой личный враг; не простит он мне Туркманчайского трактата».

Но Грибоедова тянуло на Кавказ одно теплое чувство. Он ждал встречи с прелестным созданием, княжной Ниной Чавчавадзе, в которую был пылко влюблен. В Грузии он сделал ей предложение. Вскоре последовала женитьба, после которой Грибоедов отправился в Тегеран. Перед отъездом он и тут сказал друзьям: «Не оставляйте моих костей в Персии, похороните меня в Грузии». Он простился с молодой женой в Тавризе, сказав, что вскоре вернется.