Было около полуночи.

На деревне беспокойно выли собаки, но сторожевые псы из усадьбы, против обыкновения, им не отвечали. Они спали. Какая-то прохожая цыганка щедро покормила их на ночь сдобренной дурманом поросятиной.

Никем не замеченные, прокрались грабители во двор усадьбы и согласно заранее распределённым ролям заняли свои места у ворот, у людской, у колодца.

В доме царила тишина: обитатели спали первым, самым крепким сном.

Когда все разместились, где было назначено, Котофей ползком пробрался в кусты сирени у Ципры под окном и, взяв в рот листок акации, стал подражать пенью соловья.

Это был настоящий шедевр художественного мастерства. Сын диких степей, он с помощью простого листика сравнялся с искуснейшим из пернатых артистов. И феерическое его щёлканье, и нежные призывные трели, и прихотливые фиоритуры — всё, что нотами никому ещё не удавалось записать, воспроизвёл он с такой верностью и естественностью, что даже своих попрятавшихся сообщников ввёл в заблуждение.

— Вот чёртова пичуга, — ворчали они, — нашла время свистать.

Ципра уже спокойно спала.

Та незримая длань, благословения которой она искала, смежила ей веки, навеяв безмятежный сон. И доспи она до утра, быть может, и пробуждение её было бы счастливо и безмятежно.

Но под окном защёлкал соловей.

Соловей! Певец любви! Что понуждает тебя заливаться песней, когда остальные птахи уже дремлют по своим гнёздам, сунув головку под крыло? Кто это шлёт тебя: «Лети и возгласи: любовь да будет неусыпна»?

Кто обязал тебя спящих будить?

Ведь вот даже в песне поётся:

Ах! Ступай прочь, ночной певун!

Ципра попыталась снова заснуть. Но соловей не давал.

Облокотись о подушку, она прислушалась.

И на память ей пришло гаданье-предсказанье старухи цыганки Любовное поверье:

«Если в полночь под твоим окном запоёт соловей, выйди босиком сломи веточку, на которой он сидит, посади в горшок и поливай, принося воду во рту; примется — милый к тебе вернётся и не покинет никогда».

Ах! Но кто же бродит по ночам под открытым небом?

А соловей всё своё:

«Выйди, выйди босиком!»

Нет. Нет. Что за причуда! Увидит кто, расскажет — засмеют.

Но соловей продолжал свои рулады.

У, противный, спать не даёт.

Но что стоит попробовать посадить ветку в цветочный горшок? Никто и не догадается, почему, зачем. Невинная девичья прихоть, которая никому не мешает. Наивное любовное суеверие.

Что стоит попытаться?

А что, если? А вдруг тут что-то есть? Говорят же: до того любит — никаких недостатков не замечает. Не иначе, любовным напитком опоила! А вдруг?

Или удивляются: вот, мол, как крепко, как слепо любит, и чем она его приворожила? А вдруг!

Вдруг да есть такие духи, которых можно заклясть и будут тебе служить: всё приносить, исполнять, что ни пожелаешь?

Ципра невольно поёжилась.

Дрожь напала на неё, мурашки побежали по телу, неизвестно отчего.

«Нет. Так я не хочу! — твердила она про себя. — Коли сам сердца не отдаёт, обманом не буду домогаться! Зачем насильно отнимать, не заслуживши его любви? Не любит, зато хоть не будет ненавидеть! Нет, уходи, улетай отсюда, птичка, мне ты не нужна!»

И, отворотясь к стенке, натянула на голову одеяло. Но сон больше не шёл, и дрожь не унималась, и соловей в кустах не умолкал.

Поёт-заливается уже под самым окном:

«Выйди! Выйди! Выйди-выйди-выйди! Выходи!»

Временами, казалось, в этом щёлканье явственно звучало: «Ципра! Ципра!»

Страсть совсем отуманила ей голову.

Сердце готово было выскочить из груди — и каждая клеточка тела трепетала.

Девушка уже не владела собой.

Она выбралась из постели — и словно преступила спасительный круг, который ограждал её от всех исчадий преисподней.

«Выйди босиком!»

До сирени ведь несколько шагов.

Кто увидит? И что тут такого?

Невинное детское баловство, и только.

Ничего ведь дурного она не делает. Но откуда эта лихорадочная дрожь?

Ветку идёт сломить, а чувство такое, будто решилась на тяжкий грех, от которого разве бессонная ночь могла бы спасти.

Стараясь не скрипнуть, тихонько отворила она дверь.

Ведь в комнате напротив — Лоранд, как бы не услышал.

Босиком скользнув мимо, она вынула осторожно железный болт, отодвинула засов — и ключ в замке повернула медленно-медленно, чтобы не заскрежетал.

Открыла — и выглянула в сад.

Наружи всё замерло в задумчивом безмолвии, звёзды в этот час, когда выпадает роса, мерцали как-то особенно, отливая то зелёным, то красноватым.

Соловей в кустах уже и не пел, а словно лепетал, будто целуясь-милуясь с подругой.

Ципра оглянулась по сторонам. Глубокая ночь, никто её не видит.

Однако же она стянула на груди полотняную рубашку, словно стесняясь звёзд, стыдясь своих голых ног.

Ах, да всего ведь минута!

Только пробежать по нежной росистой траве; ни камешки не вопьются, ни сухой лист не зашуршит.

Не прикрывая двери, вздрагивая и озираясь, точно воришка, первый раз отважившийся на кражу, ступила она за порог.

Бесшумно подбежала к кустам.

Соловей в истоме чуть постанывал в глубине.

Приходится лезть туда. Тихонько разводя ветки, всматривается она, где же певун.

Не видно ничего.

Она выжидает, прислушиваясь. Щебетанье отдаляется, завлекая её дальше в кусты.

Вот он, совсем рядом лепечет, постанывая, рукой можно достать.

Но едва она отодвигает ветку, какая-то страшная фигура подымается и хватает её за протянутую руку.

Бросившееся на Ципру чудище, кровожадно оскалясь, заглянуло в глаза своей жертве, которая оцепенела от страха.

— Чего тебе надо? — замирающим голосом спросила девушка.

— Чего надо? — прошипел цыган. — Гусаку твоему горло перерезать, у, гусыня безмозглая. На соловья позарилась.

И свистнул оглушительно.

Сообщники его при этом свисте повыскакивали из своих укрытий.

Отчаяние вернуло решимость Ципре. Мигом вырвав у разбойника руку, она, как спугнутая серна, в несколько прыжков очутилась у отворённой двери.

Но и волк кинулся вслед, настигнув её у порога. Захлопнуть тяжёлую дверь она не успела.

— Только пикни! — прорычал Котофей, стискивая ей руку и пятернёй пытаясь залепить рот.

Но ужас удесятерил силы Ципры. Всем телом судорожно отстраняя разбойника от двери и отрывая его руку от своих губ, она пронзительно закричала в темноту:

— Лоранд! На помощь! Убийцы!

— Молчи, собака, зарежу! — пропыхтел разбойник, выхватывая нож и приставляя его девушке к груди.

Та, не испугавшись угрозы, продолжала отчаянно бороться, восклицая: «Лоранд! Лоранд! К оружию! Убийца!»

— Сдохни же! — рявкнул грабитель, всаживая нож ей в грудь.

Ципра обеими руками схватилась за лезвие.

В этот миг рядом вырос Лоранд.

При первом же крике выскочил он из комнаты и как был, без оружия, поспешил на помощь.

Борясь из последних сил, девушка всё старалась оттеснить грабителя от входа.

Подскочив, Лоранд нанёс ему удар в лицо, выбив два зуба.

Тут раздались один за другим два выстрела, шум падения человеческого тела и вопль, перемежаемый страшными проклятьями.

Это Топанди из окна разрядил ружьё в разбойников. Один замертво упал ничком, другой, раненный, корчился меж колоннами входа.

Ошеломлённый выстрелами, воплями, неожиданным ударом в лицо, Котофей отпрянул от двери, даже своего ножа не отобрав у Ципры.

Воспользовавшись минутным замешательством, Лоранд захлопнул дубовую дверь, задвинул засов и заложил его тяжёлым железным болтом.

И в тот же миг на дверь обрушились разбойники с ломами, пытаясь поддеть её и снять с петель.