И, как Топанди ни противился, Лоранд приложился к его руке.

Слышала бы Ципра! Как не хватало ей, бедняжке, всего этого.

XXVII. Когда засвищет соловей

За этим днём последовала бессонная ночь.

Двери позапирали; Лоранд сам, по своему обыкновению, обошёл усадьбу, доглядывая, везде ли задвинуты засовы, опущены болты повёрнуты ключи; потом постучался к Ципре, пожелал через дверь спокойной ночи, услышав то же в ответ, и вернулся к себе. Последняя дверь в доме затворилась.

«Спокойной ночи! Спокойной ночи!» Но ей кто ниспошлёт спокойную ночь?

С каждым днём Ципра всё сильней ощущала внутреннюю пустоту, которой мучается сердце, не знающее бога.

Горюешь — кому пожаловаться? Жаждешь — к кому взмолиться? Страхи донимают — у кого ободрения, помощи искать? Отчаиваешься — кто подаст надежду?

О вы, мудрые адепты всепорождающей материи, оставьте бога хотя бы женщинам!

Не достойны разве они утешения, когда, мучимые смутными тревогами, мечутся на своём беспокойном ложе, глаз не в силах сомкнуть, и нет никого, к кому воззвать: «О владыка души моей, что это: предчувствие скорой смерти или близкого блаженства? Что так гнетёт, ужасает и манит, сладостной дрожью полня сердце? Господи, не оставь меня!»

У бедной девушки и слов нет, чтобы выразить всё это.

Вот привстаёт она в постели, подымая к небу лицо, прижимая руки к груди, пытаясь воедино слить обуревающие её чувства, но как? В каких словах? Где то молитвенное заклинание, которому внял бы высший, всемогущий дух и снизошёл до неё? Что это за всеблагая премудрость, которую люди прячут, лишь через посредство таинственных значков указывая друг дружке путь в неведомую обитель незримого существа? Какими словами начать своё моление, какими кончить? О, что за мука рваться куда-то безгласной душой и не мочь излиться! Как тих этот слёзный вздох и как далеки звёздные небеса…

Бедная девушка! Она и не подозревала, что не слова, не обращения, не бесконечное «аминь», а это теснившееся в груди, летящее ввысь чувство и есть молитва…

В час, когда бедняжка там, у себя, привстала на колени, безмолвно взыскуя утешения, давний кумир её сердца тоже бодрствовал за письменным столом всего за две стены от неё.

Мыслями обратясь к ней, смахивая время от времени слезу, писал он матери о бедной цыганочке.

Двенадцать всадников под усеянным звёздами нёбом движутся в сумраке друг за другом по болотному камышу. Ведёт их Котофей.

У каждого за плечами ружьё, за поясом пистолеты. Фараон легко поспешает вперёд извилистой тропкой. Он тоже словно торопится, его тоже словно подгоняет жажда мести — и иногда напрямик, через камыш, сокращает дорогу. У ивняка танцуют блуждающие огоньки.

Окружая коня, следуют они за ним, повторяя его движения.

— На обратном пути вас на два будет больше! — бормочет сквозь зубы Котофей, плетью разгоняя их рой.

Как раз восходят Плеяды, когда кавалькада достигает былого убежища.

Теперь там лишь горелое место.

Кругом валяются бесформенные горелые комья. Это сено спеклось в пламени в твердокаменные пористые глыбы, которые киркой не разобьёшь.

Руины разбойничьего замка.

У владельца до сих пор слёзы навёртываются на глаза при виде этого страшного опустошения.

Вот наконец и все двенадцать выбираются на пожарище.

— Глядите, что наделали, ворюги, — обращается к приспешникам Котофей. — Всё украли, что мы копили, думая взять с собой в другую страну, а стог сожгли. На лодке подъехали; разведали, как по болоту подобраться. Ну, да сегодня мы им возвратим визит. Все здесь?

— Все, — пробурчали сообщники. — Все здесь.

— Спешивайтесь! Тут на лодки пересядем.

Разбойники пососкакивали с лошадей.

— Можете не привязывать, отсюда всё равно не уйдут. Один здесь останется, стеречь. Кто хочет?

Молчание.

— Но придётся ведь кому-то посторожить, чтобы волки их не зарезали.

— Пастуха бы тогда захватил, мы не лошадей стеречь пришли, — отозвался один постарше.

— Правильно, друг, я только узнать хотел, не думает ли кто приотстать, «оборки завязать». Все знаете, что делать? Объясню ещё раз каждому. Подходи по очереди! Куроед и Курощуп!

Два приятеля в грубошёрстных доломанах внакидку выступили вперёд.

— Вы вдвоём, как будем на месте, двери людской подопрёте. Кто в окна или двери попробует выскочить — пристукнуть.

— Знаем.

— Чубук с Хряком к охотничьему домику станут на стрёму. Полезет кто оттуда на подмогу — палите без никаких.

— Ладно.

— Котелок! Ты на улице становись, у ворот. Сунется мужичьё — стреляй, с мужиками ты и один управишься.

— А то! — подтвердил грабитель с заносчивой самоуверенностью.

— Мордаш, Колоброд! Вы у колодца, напротив главного входа будете караулить. Вздумают ускользнуть — огонь! Но попусту не стреляйте. Остальные — Мясник, Силач, Клыкастый, Пьявка — за мной через парк, там заляжете в кустах, пока знак не подам. Свистну — ко мне. Попробуем сначала хитростью, без пальбы; это самое лучшее. Я тут кое-что подстроил, думаю, удастся. Трое со мной войдут один останется в дверях. Арканы чтоб наготове! Набросить, свалить, скрутить! Чернобородый у них посильнее, с ним надо с налёта. Не свалите сразу — прикладом его по башке. А старика пытать будем, его живьём надо взять.

— Это уж мне предоставь, — вмешался молодой парень, самодовольно осклабив рябую физиономию.

— Я тоже буду там, — продолжал Котофей. — А не выйдет хитростью, по-тихому, и в доме проснутся — свистну вам. Двое тут же ко мне, и мы выламываем садовую дверь. Ломики при вас?

— Тут они, — приоткрыл один полу доломана.

— Ты, Пьявка, с Клыкастым на мушке окна держите, начнут стрелять — из-за деревьев отвечайте! А два раза свистну, — значит, дело швах, тогда — все ко мне на выручку! Ну, а не сумеем взломать дверь или удастся этим ворюгам защититься, подпалим крышу и с домом их сожжём! Тоже неплохо. Факелы смоляные смотрите здесь не забудьте.

— Ха-ха-ха! Поджарим господ.

— А ты, Мордаш, мёрзнешь, никак? Сейчас этому делу пособим. Подай, Колоброд, баклажку! Давайте-ка хлебните все для согрева! Приступай, Мясник! Перед свежиной не мешает забористой глотнуть, сам знаешь.

Фляжка пошла по кругу и вернулась к Котофею почти пустая.

— Ну вот, тебе ничего не оставил, — сказал полуизвиняющимся тоном последний.

— Я нынче не пью. Солдату полагается выпить, чтобы слушался приказа без рассуждений, а командир — ни-ни! Ему распоряжаться надо. Выпью, как дело кончим. А теперь — маскарад!

Все поняли его с первого слова.

Сняли кафтаны, доломаны и надели, вывернув наизнанку. Потом, зачерпнув гари, вымазали себе лица до неузнаваемости.

Лишь один Котофей внешности не изменил.

— Меня пускай узнают! Я и не знающим меня скажу: Котофей — вот я кто такой! Бешеный Котофей, который крови вашей напьётся, кишки вам выпустит! Не знали — так знайте! Ух, как я им в глазки загляну! Ух, как зубы скалить буду над ними, над связанными. А у барчука ласковенько так спрошу: «Что, козлик мой миленький? Вздумалось козлику в лес погулять? Напали на козлика серые волки? Остались от козлика рожки да ножки?»

Фараон нетерпеливо рыл копытом обгорелый дёрн.

— И ты ищешь, чего больше нет? — потрепал его по шее грабитель. — Не горюй, будет тебе завтра корма — завались. Богача носить будешь в седле. Ничего, Фараон!

Разбойники завершили свой туалет.

— Идите доставайте лодки!

Шесть челноков были схоронены в камыше: шесть лёгких долблёнок, каждая на двоих, ими же перетаскиваемая на плечах через переволоки.

Ватага спустила лодки на воду и гуськом тронулась в путь, ловко, проворно правя по течению, которое об эту пору, после паводка, медленно стремилось вниз, к Тисе, пока вся вереница не достигла главного стока. По нему уже легко можно было доплыть до самого ланкадомбского парка, к охотничьему домику на краю.