Ципра быстро смешала карты.

— Ну-ка, ещё разок! Нате снимите — три раза подряд. Вот так.

И опять разложила карты.

Лицо её сразу порозовело и взор заблистал.

— Видите, дама в жёлтом — возле вас, а убийца — в сторонке. И ревнивица с милой на том конце. А по другую руку от вас пожилая дама. У неё над головой — горящий дом. Опасайтесь беды! Кто-то очень хочет вам насолить. Но есть, кто и защитит.

Лоранд спрятал улыбку, не желая огорчать бедняжку откровенным пренебрежением к этим детским глупостям.

— Ладно, Ципра, вставай. Поиграли, и будет.

Опечаленная Ципра собрала карты. Но рукú Лоранда, который хотел ей помочь подняться, не приняла. Вскочила сама проворней серны.

— Но что же делать, если я ничего другого не умею?

— Песню мою любимую на цимбалах мне сыграй! Давно ты её уже не играла.

Привыкнув повиноваться, Ципра села за свой инструмент, и под молоточками зазвучала та задумчивая степная элегия, которую все, кто ни слушал, поминали с восхищением, говоря: музыка тут — это сама поэзия.

Звуки цимбал привлекли в комнату и Мелани с Топанди. Мелани встала у Ципры за спиной, Топанди тоже подтащил стул поближе и задымил трубкой.

Пробегая молоточками по чутким струнам, Ципра заметила, что Лоранд неотрывно смотрит в её сторону. Но нет, этот полный немого обожания взгляд устремлён куда-то дальше, выше: на девушку, стоящую за ней. И молоточки выпали в конце концов у неё из рук.

— Ой… задохнусь от этого дыма, — закрыв лицо руками, сказала она прерывающимся голосом.

Топанди в шутку выпустил ещё клуб прямо ей в лицо, пусть привыкает, и сделал знак Лоранду: пошли, мол, куда-нибудь, где нас не строжат.

А Ципра принялась ключом отпускать струны на цимбалах.

— Зачем ты это делаешь? — спросила Мелани.

— Всё равно мне больше не играть.

— Почему?

— Вот увидишь. Мне гроб всё в картах выпадает. То рядом, то подо мной, то надо мной. Сама посмотри, если не веришь. — И опять разложила карты на столе. — Смотри, — указала она с грустным торжеством. — Вот он, гроб, под дамой в жёлтом.

— Но это не ты, — полушутливо, полуутешительно возразила Мелани. — Вот ты.

И показала на «милую».

Ципра, однако, заметила нечто совсем другое.

С молниеносной быстротой обхватив стальными пальцами нежное запястье Мелани, она со зловещей многозначительностью ткнула в светлую полоску на белом пальчике:

— А где кольцо?

Мелани залилась краской. Ципра же ужасно побледнела. Сам ад разверзся перед её широко раскрытыми глазами.

XVII. Дама в зелёном

Пока мог, Лоранд оттягивал объяснение с Деже, с которым предстояло обсудить их общее дальнейшее поведение по прошествии десяти лет.

Мать и бабушка по истечении этого срока будут, конечно, торопить поскорее открыть им местопребывание внука и сына. И как только узнают и приедут — конец спасительному лицедейству. Счастливец Балинт Татраи вынужден будет сбросить маску и снова стать злосчастным Лорандом Аронфи, пред которым один лишь выбор: смерть или позор.

Взяв с Деже десять лет назад слово не выдавать родным его местонахождения, Лоранд втайне рассчитывал, что фатальное это обязательство будет соблюдаться и после его смерти. О ней будет знать только брат, а обеим женщинам вся история останется неизвестна. Деже и впредь будет их, уже привыкших к отсутствию Лоранда, держать в блаженном неведении, до скончания дней теша мыслью, будто рано или поздно сын постучится в родительские двери, — показывая им письма от него, когда он давно уже окажется там, откуда никаких вестей живущим не приходит. И добрые, доверчивые мать с бабушкой вновь и вновь будут накрывать на стол для долгожданного пришельца уже после того, как стакан его лопнет и разобьётся.[145]

И вот вместо этого ясного, холодного расчёта — какой-то горячечный сумбур!

Как теперь жить и радоваться жизни, счастьем наслаждаться?

Куда ни пойдёшь, везде влачишь за собой всё ту же цепь без начала, без конца; везде — на улице, в поле, дома — оказываешься в том же лабиринте.

Лоранд даже перестал замечать встречных, забывал, поздоровался или нет.

Вот головоломка: спастись, ускользнуть от тобою же данного слова, оградив свою тайну от всех. А собственная гордость, а память отца, который счастьем и жизнью пожертвовал в подобном же случае во имя чести; а материнская и бабушкина скорбь — разве этого они требуют, это велят? Как одолеть противников, столь могучих, одними слабыми руками любви?

Под силу ли Балинту Татраи отряхнуть с себя прошлое, его прах, который, подобно вязкому болотному илу, липнет к ногам Лоранда Аронфи?

Надвинув шляпу на глаза, он шёл, обуреваемый этими мыслями, вдоль деревенских заборов — и не заметил, как с противоположной стороны улицы прямо к нему устремилась через выбоины какая-то дама.

— Добрый день, Лоранд! — приблизясь, игриво воскликнула она.

При этом устрашающем имени молодой человек, вздрогнув, поднял голову.

— Ну да, ну да! — схватила его дама за руку с той весёлой уверенностью, какую даёт несомненность. — Я вас сразу узнала, хотя уже столько лет прошло. А вот вы меня, кажется, и узнавать не желаете, милый Лоранд!

О! Как же было её не узнать! Эрмина Бальнокхази…

Черты её лица сохраняли благородство, но былое достоинство и предупредительность в обращении уступили место той неприятной развязности, к которой привыкают женщины, слишком часто вынужденные с её помощью выходить из ложных положений. Дорожный туалет, хотя несколько помятый, выдавал прежнюю приверженность к моде.

— Вы — здесь? — изумился Лоранд.

— Да, как видите. Хотя совершенно случайно. Я только что от Шарвёльди. «Старик» готов, кажется, купить наше заложенное имение, которое я отсудила, вот я и приехала к нему. Заодно хочу дочку отсюда забрать.

— Да?

— Ну да. Она, бедная сиротка, давно уже мается тут у одного сумасброда. Но вы как будто боитесь меня. Предложили хотя бы руку, по этим проклятущим деревенским улицам невозможно без привычки ходить, одни кочки да ямы. Мы в Вене собираемся с ней жить, вот ещё почему я имение продаю.

— Да?

— Вдобавок и её будущий муж там живёт.

— Да?

— Вы его знаете, наверно: Пепи Дяли. Вы же когда-то с ним дружили?

— Да.

— О, он блестящую карьеру сделал! Важное теперь лицо. Очень далеко пошёл! До чего удачливый молодой человек, просто чудо.

— Да?

— Что это вы всё только «да» и «да». Расскажите лучше, как вы-то сюда попали? Почему вы здесь?

— Я ишпан, у господина Топанди на службе.

— На службе? Ха-ха-ха! У родственника своего?

— Он не знает, что я ему родственник.

— Инкогнито, значит? С тех самых пор? Впрочем, мне тоже с тех пор шестое имя приходится менять, так и езжу. Что же, похвально, похвально. Вот где мы, значит, с вами встречаемся. Но тем лучше: проводите по крайней мере к этому безбожнику, с вами собаки не тронут. Теперь-то хоть не убежите от меня?

Лоранду не по душе пришёлся этот небрежный тон, в котором она поминала прошлое, постыдное для них обоих.

Однако он остался достаточно вежлив: помог ей обойти лужи на дороге, под руку перевёл через попавшиеся им мостки.

При появлении Лоранда с незнакомкой Топанди с обеими девушками был как раз на веранде.

— Позвольте представить, — первым делом подвёл Лоранд гостью к Мелани, — вот та, о которой вы столько вздыхали… — И поворотясь к Топанди: — Её высокородие госпожа Бальнокхази!

В первую минуту Мелани даже не нашлась что сказать, только в удивлении смотрела на вновь прибывшую, будто с трудом узнавая. Та же бросилась к ней, с преувеличенной театральностью обнимая, прижимая к груди, целуя и рыдая, опускаясь на колени и едва не лишаясь чувств, опять и опять к себе прижимая… Совсем как в последних актах чувствительных мелодрам.

— Ой, как же ты похорошела! Чистый ангел! О Мелани, моя милая, единственная, обожаемая! За кого каждый день я молилась, о ком вспоминала каждую ночь! А ты? Скажи, ты вспоминала меня иногда?