— Сказать вам — это всё равно что душу перед вами раскрыть…

Просительно сложенные руки были ей ответом.

— Вот уже почти десять лет, как моя мать в один прекрасный вечер покинула дом — и не возвратилась. Молва связала её бегство с исчезновением одного молодого человека, жившего у нас, которому пришлось скрыться в тот же вечер по политическим мотивам.

— Как звали его? — спросил Лоранд.

— Имя его Лоранд Аронфи. Он наш дальний родственник. Очень красивым юношей считался.

— И с тех пор никаких вестей о вашей матушке?

— Никаких. Я думаю, она пошла на сцену и выступает под вымышленным именем где-нибудь в Германии, чтобы её тем вернее позабыли здесь.

— А молодой человек? Он не с ней?

— Насколько я знаю, он уехал в Ост-Индию — и письмом передоверил своё состояние младшему брату, Деже Аронфи. Но с тех пор и о нём нет известий. По всей вероятности, умер.

Лоранд вздохнул облегчённо. Итак, о нём ничего не знают. Думают, что уехал на Восток.

— Через несколько недель — годовщина того злосчастного события: дня, когда я лишилась матери, хотя она до сих пор жива; дня, который каждый раз меня омрачает, невольно наполняя стыдом и тоской, чувством заброшенности, неприкаянности… Ну вот, открыла вам свою заветнейшую тайну. Не будете осуждать меня из-за неё?

Лоранд бережно поднёс её нежную ручку к губам и поцеловал розовые ноготки, не сводя, однако, вопросительного взора с кольца на одном из пальчиков.

Мелани поняла красноречиво светившийся в этом неотступном взоре вопрос.

— Хотите знать, нет ли у меня тайны ещё заветнее, да?

Немой кивок подтвердил это предположение.

— Вы правы, — сказала Мелани, снимая с пальца кольцо. — Но это для меня тайна уже прошлая. Я давно умерла для того, с кем она меня связует. Когда он со мной обручился, я была ещё богата, у меня был влиятельный отец. Теперь я — бедная, покинутая всеми сирота. О таких кольцах полагается забывать.

И кольцо, выскользнув у неё из пальцев, подпрыгнуло на мостике и скрылось в воде, меж кувшинок.

— Достать?

— Пусть остаётся там, — мягко, мечтательно, задумчиво глядя на Лоранда, вымолвила девушка.

Тот, вне себя от счастья, прижал к губам несопротивлявшуюся ручку, покрыв вслед за ней поцелуями и личико. На головы им слетали лепестки с цветущих деревьев; оба вернулись, точно в венках, как настоящие жених и невеста.

В тот же день Лоранд переговорил с Топанди насчёт давно запроектированного жилья: пора бы начинать строить.

— Гм! Понятно, — усмехнулся Топанди. — Ишпан ведь может жениться, а для жены требуется отдельная квартира. В три недели всё будет готово.

Лоранд был вполне счастлив.

Его любовь встретила взаимность, душу перестал томить призрак смерти.

Слова Мелани не только удостоверили, что он неузнаваем. Они успокоили его, дав понять, что Лоранда Аронфи все давно считают погибшим, мертвецом, и никто не будет сушить себе голову по нём. Вот и состояние его забрал брат, хотя и присылает тайком причитающуюся ему долю дохода. Но об этом опять-таки знает лишь он один — и будет молчать, понимая, что от его молчания и впредь зависит братнина жизнь.

Любовь притупила стальную решимость Лоранда!

Он совсем свыкся с мыслью, что держать слово, обязывающее преступить законы природные, божеские и человеческие — нелепица. Кто упрекнёт в нарушении такого обязательства? И кто узнает прежнего Лоранда Аронфи по нынешним его чертам и в нынешнем положении, под теперешним именем? Разве не родился он заново? Не окончил той, проигранной, жизни и не начал новой в обличье совершенно другого человека?

Глупо было бы в обещанном злым, дурным людям доходить до абсурда. И если даже кто-нибудь назовёт несоблюдение этого слова грехом, бог скажет: «Это — добродетель!»

Прочным бастионом этой самозащиты оказался и фамильный склеп, на последнюю нишу которого столь страшное заклятье наложила Лорандова бабка. Он ведь и ей дал обет. И не менее твёрдый. Два прямо противоположных, взаимоисключающих обета! Какой соблюсти? Скорее уж данный прародительнице, нежели убийце.

Всего лишь красивые софизмы? Но Лоранду сулившие спасение.

И ещё спасался он под защиту прекрасных глаз. Вправе ли умереть тот, кому сияют две такие звезды? Уничтожить себя в преддверии рая?

И разве не соблазнительно лишить вдобавок этого рая врага, который его, Лоранда, хотел бы закопать в сырую землю!

Мало-помалу Лоранд стал покоряться судьбе. Очень хотелось жить. Верить, что счастье ещё возможно. Тихое, уединённое и потаённое, ведомое лишь тем двоим, которые дарят его друг другу.

В жизни часто встречается такое. Преизящный кавалер, первейший светский лев вдруг исчезает из благовонных модных салонов, и по прошествии нескольких лет его еле можно узнать в небрежно, по-деревенски одетом помещике. Так меняет его семейное благополучие. Почему же влечение, которое заставляет светского льва сменить роскошный фрак на грубое сукно, не могло побудить и нашего юношу, сбросив мантию гордых стремлений, надеть простой, зато удобный, просторный и непромокаемый дождевик — будничный плащ равнодушия и безразличия к происходящему в большом, внешнем мире? Пускай себе враг трубит с издевательским хохотом по всей стране: мол, Аронфи — не рыцарь, не джентльмен. За отринутую славу сторицей вознаградит жёнина улыбка.

Теперь ещё только одно: позаботиться, чтобы единственный человек, которому дозволено знать о его местопребывании, по-прежнему хранил молчание.

Не открыться ли ему? Не рассказать ли о дуэли и женитьбе, целиком вверив ему свою жизнь — пусть владеет грозной тайной, которая до сих пор разлучала с родными?

Надо хорошенько это обдумать. Как следует обмозговать.

С некоторых пор Лоранд стал особенно молчалив.

— Вы всё о чём-то думаете… Даже побледнели, — беря его за руку и ластясь, сказала как-то после обеда Ципра. — Идёмте, я вам погадаю. На счастье.

— На счастье?

— Ну да, карты раскину. Как это поётся:

— Ладно, сестрёнка Ципра. Погадай.

Ципра была очень рада, что может опять побыть с Лорандом вдвоём в своей с броской цыганской яркостью убранной комнатке. Она усадила его на складной бархатный стул, а сама, примостясь на тигровой шкуре на полу, вынула карты из кармана.

Года два уже она не расставалась с гадальными картами. Они были её единственными советчиками, друзьями и товарищами, её наукой и верой, её священным культом.

Во что-то же надо верить человеку.

Перетасовав, она протянула их Лоранду на ладони.

— Снимите! Снимает тот, кому предсказывают. Не так, не левой, а правой, к себе.

Лоранд уступил её прихоти.

Ципра разложила карты по порядку.

Потом, облокотясь о колени и подперев руками своё красивое загорелое лицо, внимательно оглядела знакомые карточные фигуры.

Кавалер[144] лёг как раз посерёдке.

— Вас ждёт дальняя дорога, — с глубокой серьёзностью ст объяснять девушка. — И встреча с дамой в трауре. А это — нечаянная радость, видите: букет. И здесь же милая. Удачно сошлось. Но между вами — ревнивица и убийца; они вас разлучают. Пёс — это верность, а кошка означает козни. Пёсик с грусть-тоской улёгся рядышком. Берегитесь: вас хочет убить какая-то женщина, которая на вас зла.

Лоранд посмотрел на неё с такой сожалеющей улыбкой, что не трудно было отгадать его мысли.

Она тоже ответила ему лишь жестикуляцией. Приложив три пальца к груди, отрицательно помотала потом ими в воздухе, как бы говоря: это не я! Ревнивица, эта вот дама в зелёном, — вовсе не она. Она, Ципра, — дама в жёлтом, та, что зовётся «грусть-тоска». И Лоранд отметил про себя: и в самом деле, Ципра давно уже ходит в жёлтом платье, наподобие той карточной дамы.