Он еще что-то крикнул вдогонку, но Миккель уже пустил коня в галоп, Аксель нагнал его только за холмами.

CONSUMATUM EST![8]

Это было во вторник, во время празднеств, происходивших в Стокгольме в честь торжественной встречи и коронации короля Кристьерна. Миккель Тёгерсен пришел в караульню, у него было поручение к Йенсу Андерсену. Ему сказали, что Йенс Андерсен парится в бане. Но поручение было совершенно безотлагательное, и потому Миккель разделся, чтобы повидаться с епископом. Войдя в жарко натопленную баню, он сперва ничего не мог разглядеть перед собой — все застилал пар, густой, как белый войлок; Миккель слышал звон ведер, громкое шипение выплеснутой на каменку воды. В глубине пышущей жаром мглы звучали голоса. Миккель остановился на пороге, пар обжигал ему грудь и, превращаясь в водяные капли, струился по ногам. Вдруг впереди точно сгустилась из клубящегося пара человеческая фигура, и перед Миккелем предстал распаренный до медно-красного цвета человек. То был король Кристьерн. Миккель поспешно отвел взгляд от его лица и, видя перед собой мускулистую, широкую грудь, покрытую густой рыжей порослью, услышал нетерпеливый королевский голос:

— Что тебе тут надо?

Миккель, склонив голову, объяснил, зачем пришел.

— Йенс Андерсен! — зычно крикнул король. — У дверей тебя ждет посланец с поручением. — С этими словами король снова скрылся в клубах тумана. Миккель выпрямился, у него все еще дрожали колени. Вскоре появился Йенс Андерсен, и Миккель передал ему свое сообщение. Он и сам не знал потаенного смысла, заключавшегося в словах, которые ему велено было запомнить и в точности повторить, но епископ, услышав их, сделался очень задумчив.

— Погоди здесь, — сказал он и пропал.

В кипучем дыму раздавались разные голоса, Миккель различал среди них короля и Йенса Андерсена. Затем послышался сердитый возглас короля. В бане наступила почти полная тишина, никто больше не плескал на каменку. Наверху открыли отдушину, пар мгновенно уплотнился и встал непроницаемой белой стеной, а в следующий миг в помещении развиднелось. Единым взглядом Миккель увидел всех, кто был в бане: они находились в десять раз ближе, чем он думал, оказывается, до них было рукой подать. Король сидел на лавке; кроме него тут были Дидрик Слагхек, Йон Эриксен и еще двое, которых Миккель не знал. Йенс Андерсен говорил с королем тихим и значительным голосом, остальные внимательно слушали, но Миккелю было не до того, чтобы прислушиваться к словам, он как зачарованный не мог отвести глаз от короля. Такой густой шерсти на груди и таких могучих рук он еще никогда не видывал; грудные мышцы жесткими буграми выпирали под кожей. Жилы выпукло змеились по ней, исчезая под мышками. Темно-рыжие волосы разметались по голове и поднялись от парного воздуха, точно мох, который тоже под дождем встает пышной шапкой, по мокрому лицу стекали в бороду влажные струйки. Грозен был вид короля в эту минуту, с какой-то сдержанной размеренностью он поочередно останавливал пронзительный взгляд на каждом из собравшихся, на лице у него застыло угрюмое и тяжелое выражение.

На остальных Миккель не обратил особенного внимания. Йон Эриксен неподвижно стоял перед королем со смиренным и страдальческим выражением, он был тощ до невозможности — сплошные кожа да кости, длинные костлявые ноги были обуты в деревянные башмаки, на щиколотках виднелись струпья и белые шрамы от недавно снятых железных оков. Рядом, спиной к Миккелю, стоял Йенс Андерсен, Миккель видел перед собой склоненное вперед туловище и мохнатые сплющенные ляжки наездника. Не в пример ему Дидрик Слагхек был прекрасно сложен. К несчастью, тело его обезображивала лиловая звездчатая сыпь — метка французской болезни, он был усеян ею так густо, как святой Себастьян стрелами. Провалившийся нос делал Дидрика Слагхека похожим на обезьяну.

Но тут Йенс Андерсен дернул головой в сторону Миккеля, как бы напоминая остальным о его присутствии. Ничего из сказанного Миккель не слыхал. Но король, взглянув на него, пришел в бешенство.

— Да отпустите вы наконец этого! — вырвалось у него в раздражении. Йенс Андерсен обернулся к Миккелю, выражением лица как бы смягчая королевский выпад, и Миккель поспешно вышел вон.

— А ну-ка, поддайте пару! — услышал он из-за двери возглас короля. Дожидаясь за дверью и облачаясь в свое платье, он снова слышал плеск воды и шипение пара. Звук голосов больше не доносился.

Через полчаса на пороге показался епископ, он был очень разгорячен и быстро дышал; отдуваясь, он стряхивал влагу, стекающую ему в рот, и отирал лоб, кончики пальцев у него сморщились от горячей воды. Миккель тут же был отправлен с ответным поручением к архиепископу Густаву Тролле, оно состояло только из двух латинских слов. Миккель позволил себе улыбнуться, когда Йенс Андерсен заставил его, точно несмышленого мальчишку, несколько раз повторить эти слова вслух.

— Смотри же, запомни их хорошенько! — наказал ему епископ еще раз на прощание, прежде чем Миккель закрыл за собой дверь.

Архиепископ стоял у окна с гусиным пером в руке; едва Миккель вошел, он порывисто обернулся ему навстречу. Но услыхав слова, которые должен был передать ему Миккель, он швырнул на пол перо и в сильном волнении принялся ходить по комнате. Миккелю велено было передать архиепископу от имени короля последние слова господа нашего Иисуса Христа, сказанные им на кресте, — в задумчивости архиепископ несколько раз повторил их вполголоса; на столе перед ним был расставлен дорожный алтарь, архиепископ всё кивал и кивал головой:

— Consumatumest!

Миккель ожидал, не будет ли ответного поручения. Но Густав Тролле, казалось, переменил уже ход своих мыслей, он приблизился к Миккелю и остановился перед ним, рассеянно глядя ему в лицо. Бескровные губы его покривились с каким-то неопределенным выражением; может быть, это была растроганная улыбка, а может быть, гримаса, перед тем как чихнуть; голос, которым он заговорил с Миккелем, был странно кроток — архиепископ спросил, нет ли у Миккеля какого-нибудь желания, почему-то он проговорил это нерешительно и с запинкой.

От этих слов Миккеля бросило в жар. Вся двадцатилетняя тяжкая и бессмысленная солдатская служба промелькнула вдруг перед его мысленным взором, как один день. Он вспомнил мечты своей юности так, будто все это было только вчера. Чего бы он хотел пожелать? Если бы в его воображении кто-то задал ему этот вопрос, он ответил бы: «Всего!» Так бы он отвечал вплоть до нынешнего момента, когда его действительно спросили. Сейчас он не желал ничего.

Миккель уныло посмотрел на епископа. Нельзя ли сделать так, чтобы ему служить при особе короля, промолвил он скучным голосом. Он снова потупил глаза и начал втихомолку потирать руки, словно нищий, который, дожидаясь у чужого крыльца подаяния, ненароком задумался о том, как холодно ждать на ветру, пока наконец вынесут милостыню.

— Хорошо! — кивнул на это Густав Тролле. Он спросил Миккеля, не хочет ли он пристроиться писарем, коли знаком с латынью, но Миккель покачал головой. Вот если бы его назначили в конный отряд, охраняющий короля…

Удаляясь по улице от дома архиепископа, он шел понуро, точно глубокий старик. Много лет он мечтал о том, чтобы попасть на королевскую службу, и хотя его переполняла радость при мысли, что он своего добился, он в то же время был подавлен сознанием своего убожества.

В тот же вечер во дворце был дан большой бал для всего города.

Миккель Тёгерсен стоял в почетном карауле у дверей большого зала, одетый в железные доспехи и сверкая новеньким, с иголочки снаряжением. Повышение в должности произошло с молниеносной быстротой; Йенс Андерсен тоже похлопотал в его пользу и вдобавок вознаградил Миккеля за верную службу из своего кармана. Во время представления у короля Кристьерн не признал своего давешнего знакомца и принимал Миккеля чрезвычайно милостиво. А между тем это был тот самый человек, которого король готов был пригвоздить взором к двери своей купальни. Вот как порой все получается шиворот-навыворот — и в личине наготы можно скрыться не хуже, чем в маскарадном платье.