Как-то восьмилетняя дочь дамского парикмахера впервые услышала слова: "пизда", "хуй", "блядь", "охуячить". Спросила отца. Тот постеснялся сказать правду и объяснил: " Пизда — это шляпа, блядь — значит клиентка, хуй — зонтик, а охуячить — обозначает — постричь".

Однажды дочь оказалась в парикмахерской ненадолго одна. В этот момент заходит клиентка в шляпе и при зонтике. Дочь ее увидела и говорит:

— А я знаю, Вы папина блядь! Повесьте пизду на вешалку, хуй положите на столик. Проходите, садитесь в кресло. Папа через минутку вернется и быстро Вас охуячит…

На уроке русского языка будущему шпиону предлагают перевести с английского языка на русский следующее предложение: This is a pen. Через несколько минут инструктор спрашивает:

— Вы что, до сих не перевели?!

— Да нет, предложение я перевел, — отвечает курсант, — только вот никак не пойму, куда артикль "бля" поставить…

А русский наш мужик, читая "Бедноту", Где этот стих печатался дуплетом, Еще отчаянней потянется к Христу, А коммунизму мат пошлет приветом.

(Из ответа Демьяну Бедному, опубликованному через 70 лет после появления его в устном распространении).

В народном творчестве, всегда бесцензурном, за 70 лет существования "первого государства рабочих и крестьян" ему досталось в изобилии и мата, и прочей ненормативной лексики. Словесная агрессия (термин одного западного языковеда) никогда за всю нашу историю не достигала такого напора, как при Советской власти. Ее стрелы направлялись по множеству целей — порядки, идеология, вожди, "социалистическое хозяйство", внешняя политика, органы сыска и т. д. Напрасно иные утверждают, будто в сталинское время было все так мертво, что не слышалось ни стонов, ни смеха. Политические куплеты с матюгами, разумеется, не исполнялись с эстрады (хотя случались у юмористов "срывы", правда, весьма дозированные)[9], но напевали крамолу и в застольях, и во дворах, анекдоты рассказывали на работе, в трамваях, в очередях — да мало ли где, даже в школах. Школа № 399 (Серебрянический переулок у Яузских ворот), зима 1944 г. Я заканчивал 7-й класс.

Сдают новый дом. Приемная комиссия в ужасе: ни на одном из трех этажей нет туалетов. Им объясняет главный инженер: "Нижний этаж будет заселен рабочими, которые проводят на своих заводах по 12 часов — им некогда срать. Этажом выше поселятся иждивенцы — им нечем срать (иждивенческий паек был ничтожен). На 3-м этаже будут жить партийные — они давно уже все просрали" (В те годы преобладало слово "партийный" вместо " коммунист").

Той же зимой 16-летняя сестра, работавшая на "Манометре", принесла с завода такой анекдот. Сталин, Черчилль и Рузвельт едут в машине по подмосковной дороге, и в каком-то месте им приходится затормозить: на дороге разлеглась корова и на сигналы не реагирует. Черчилль подходит к ней, видит, что эта корова — шкура да кости. Он пытается ее уговорить, чтобы хоть немного подвинулась и ее бы объехали. Корова даже глаз не открывает. Черчилль возвращается в машину и говорит, что корова, кажется, при смерти. Сталин ухмыляется про себя: вот, мол, эти бестолковые иностранцы! Идет к корове и шепчет ей на ухо: " Убирайся на хуй, падла, а то сейчас же в колхоз отправлю, уж там ты точно подохнешь!" Корова из последних сил рванула в сторону и ее как не видали. Рузвельт спрашивает Сталина, что такое он шептал этой несчастной? Вождь объясняет: "Она меня узнала по портретам, поэтому объясняться не было нужды. Каждому слову моему внимают в СССР и люди, и животные — все воспитаны в духе патриотизма".

В те же сороковые слышал я много подобных анекдотов. Некоторые запомнились.

Молотов с Кагановичем летят в самолете, разговаривают о своей популярности в народе. Молотов: "Если бы я сейчас спустился с парашютом, вот бы сбежались люди-то, они бы меня на радостях качали на руках!" Каганович: "Если бы я сейчас спустился у любого села, то сегодня же это село назвали бы моим именем." Летчик, поворачивая к ним лицо: " Вот если бы я вас обоих, блядей, сбросил бы вниз без парашюта — то-то было бы радости у людей! Мне бы памятник поставили в благодарность".

Метод лечения триппера: обернуть хуй газетой с речью Жданова, и все гонококки лопнут со смеху.

Медики проводят эксперимент по изучению образа жизни и образа мысли граждан СССР и США. Вскрывают желудок американца. В нем бекон, шоколад, коньяк и прочее подобное. Просвечивают его мозг, а там — атомная бомба, призывы к войне с СССР и прочий агрессивный набор. Просвечивают мозг советского гражданина. Там — бекон, шоколад, коньяк и прочие подобные мечты. Вскрывают его желудок — пусто! "Что за поебень! — Восклицает наш медик. — Он, возможно, лечит желудок голодом?… " Американский медик возражает: "Желудок его вполне здоров. Давайте все же проверим еще и печень". Вскрывают печень, а там — доклады Жданова и Сталина, речи Молотова и Вышинского, постановления ЦК и всякая прочая поебень!

Эпиграфом к этим заметкам взято заключительное четверостишие стихотворения безвестного поэта, которое десятилетиями приписывали Есенину. В нынешнем, 1994-м, стало известно имя подлинного автора и подлинный текст стихотворения, извлеченный из архивов КГБ. Но я предпочел тот самиздатский вариант, который 70 лет ходил по рукам (я впервые узнал его в 1945-м), ибо такой именно текст был усыновлен стихией фольклора и все 70 лет жил вольной жизнью бесцензурного детища протестующего народного сознания и его фольклорного самовыражения, как и другие бесчисленные "незаконные" плоды народного творчества, среди которых встречаются и авторские, утратившие своих " родителей" и подхваченные волнами фольклора. Некоторые из таких авторских творений узнаются по приметам мастерского пера, а иные неотличимы от подлинно фольклорных, подобно гениальным пушкинским мистификациям в "Песнях западных славян".

Сравним, к примеру, две частушки:

Обе они — давнишние. Мы легко отличаем продукцию интеллигентского происхождения от "простонародной", как это называлось еще не так давно. Кстати, напомню, что "В ожидании Годо" — название пьесы С. Беккета, классика театра "абсурда".

Теперь сравним еще две частушки:

Первая — из подлинного фольклора, но она выглядит более мастеровитой и по каламбурно-аллитерационному строю напоминает, в частности, хлебниковскую звукопись или остроту 60-х годов: "был бы ум бы у Лумумбы — был бы Чомбе ни при чем бы". Вторая частушка — стилизация Анатолия Якобсона, литературоведа и поэта, ценимого А.А. Ахматовой. Для тех, кто этого не знает, она скорее, нежели первая, сошла бы за "простонародную".

Вот еще несколько частушек и эпиграмм (эти формы нередко совпадают) из опального фольклора, которые носят более или менее заметные признаки стихийно-фольклорного или профессионального происхождения — то есть частушечные стилизации поэтов. Те и другие порой очень трудно различить.