Перемена. Наконец-то. На Эдин косились очень многообещающе — и никакие возвышенные речи ее не спасут. Можно говорить что угодно, но от этого не перестанешь быть полудемоницей, воровкой, асоциальным элементом… Хотя последнее понятие едва ли знакомо моим одноклассникам. Они не тупые — в большинстве, конечно, и исключительно для своего возраста. Взрослый с подобным уровнем развития был бы совершенным идиотом. Но я гораздо умнее обычного ребенка десяти — одиннадцати лет, и это не завышенная оценка собственных способностей. Едва ли кто-то из моих драгоценнейших одноклассников может анализировать собственное поведение, или изучать все, что требует учитель Маренн. Им это и ненужно. Я ведь была бы такой же, если бы ко мне относились, как ко всем — но кто задумывается о таких вещах? Не они, во всяком случае. И не их родители.
Как это мило — снова звучат оскорбления, но они никоим образом не относятся ко мне, или к Церелис. Впрочем, она, конечно, уникальный случай, и травить ее после недавней драки никто не решится. А оскорбительные высказывания за спиной ее, похоже, не волнуют. Мне даже кажется, что отношение одноклассников доставляет Церелис удовольствие. Я могу ее понять — мне самой понравилось быть неуязвимой, несмотря на их весьма горячие чувства и агрессивные намерения. Очень приятное ощущение, и непривычное. Раньше в моей жизни ничего подобного не было.
А Эдин не привыкла к такому отношению. Конечно — заводила, общительная девочка, любительница объятий и совместных игр… Например, «доведи мерзкое отродье тьмы». Ей полезно поучаствовать в подобном развлечении, только занимая принципиально новую роль. Чудесная игра — «накажи воровку», не правда ли? Вот только Эдин считает иначе… Удивительно — ведь самой наказывать и доводить кого-то, например, меня, тебе нравилось? Плачешь… Хочешь разжалобить? Я всегда знала, что ты идиотка. Слезы и всхлипывания только раззадорят толпу — я никогда не позволяла себе этого. Чудные дети именно к этому и стремятся — добрые, великодушные, светлые создания. И ослабевшую жертву рвут с еще большим энтузиазмом. Жаль, что нельзя сказать это в лицо, Эдин. Или можно? Но не сейчас. Не буду прерывать очаровательную детскую игру. Это же так мило и высокоморально — наказать воровку. Пусть на самом деле в этом ты и не виновна. А я разве выбирала родителей и место рождения? Разве кто-то пожелает быть полудемоном среди светлых? Нет, я бы предпочла стать такой, как Церелис. Ухоженной, защищенной от всех опасностей, спокойной, и, наверное, любимой — зачем так оберегать ненужного, постылого ребенка?
Все очень справедливо, Эдин, и ты напрасно настаиваешь на своей невиновности. Ты не принимала решения — украсть; ты не брала этого камня. Но разве это имеет значение? Ты воровка, ты зло — потому что так считает толпа. Здесь важно только ее мнение, и это справедливость любого коллектива — во всяком случае, в светлых землях. Если тебе это не нравится, незачем было раньше столько кричать о святости толпы и ее высоких интересах. Логичней было бы радоваться, подвергаясь настолько концентрированному воздействию чудесного и восхитительного родного коллектива. А хочется почему-то кричать, плакать и жаловаться — вот только кому? Здесь тебя никто не пожалеет, Эдин, все против тебя. Нет, я, конечно, попробую навестить страдалицу, если удастся убедить Флеан помочь. Но сделаю это совсем не для того, что бы утешить бедняжку. Просто выскажу свое мнение, только едва ли оно придется по вкусу Эдин — особенно если она потом попытается жаловаться. «Ах, эта маленькая воровка сошла с ума… Теперь нет сомнений в необходимости казни; безумная девчонка все равно совершенно бесполезна», такой вывод будет более чем типичен. У меня ведь нет никакой возможности навестить бедняжку, которой скоро выделят чудесную отдельную комнату, надежно защищенную от визитов.
Вот и учитель… Пришел слишком рано, бить еще не начали. Но это не страшно, одноклассники своего не упустят. Дети ведь так любят играть, и так высокоморальны. Просто поразительно.
Автоматически я конспектировала слова учителя, с нетерпением ожидая следующей перемены. Эдин, бледная, с мокрыми глазами и трясущимися губами, напротив, явно не стремилась к этому моменту. Ее можно было понять — но я этого не желала. В конце концов, мое поведение в сходной ситуации всегда было на порядок разумнее, и сходства между нами, к счастью, нет. Ни внешнего, ни внутреннего. Хотя с внешностью этой дряни повезло больше — непривлекательная, но совершенно незаметная. Мне не досталось ни красоты, ни незаметности. С голубыми локонами чуть ли не до пояса не затеряешься, даже если очень захочешь. У Церелис цвет волос почти обычный, хотя она тоже полудемоница. Еще один повод для зависти, почему-то ничего подобного не вызывающий. Эмоции твердят, что она великолепное создание, почти произведение искусства, к которому нельзя плохо относиться, но из-за которого можно испытывать неприятные чувства. Сознание утверждает, что Церелис просто избалованная девочка, счастливая, иногда картинно — красивая, и уже по этой причине объект для переходящей в ненависть зависти. То, что она мне помогла, не причина для иных чувств. Собственно, в том, что тут есть какой-то подвох, сомневаться не приходится. Но о совершенно бессмысленных, и все же непобедимых эмоциях я уже думала не один раз, благо, сон всю жизнь щедро демонстрировал примеры.
А на того демона, что снится мне, Церелис и в самом деле похожа. Особенно глаза, профиль, овал лица — даже челка почти такая же. И цвет волос по ночам совпадает. Конечно, внешность у нее при этом очень женская — если это слово применимо к моей ровеснице, и из-за этого сходные черты выглядят все же по-иному, к тому же лицо у Церелис еще не взрослое. Но о ней я еще успею подумать, тем более что в присутствии этой полудемоницы бывает так трудно сосредоточиться на других темах. Сейчас, конечно, интереснее Эдин. Не идет таким крупным, здоровым существам бледность и трагический вид — даже мне они пошли бы больше. Коренастая, невысокая и с волосами до плеч девочка просто не могла вызвать сочувствие своими слезами. Это — для красивых. У Церелис могло бы получиться, но ей незачем плакать. Бледные создания, похожие на меня, в трагической роли хотя бы не смешны. Эдин выглядела глупо и жалко, и это вызывало мою искреннюю радость. Дурой она была всегда, но раньше не демонстрировала это столь явно. Точнее, явно для всех, потому что представления одноклассников о глупости с моими не совпадали и не могли совпадать.
Наконец, наступила долгожданная для меня и почти всех одноклассников перемена. Учитель Маренн покинул комнату, и толпа быстро оттеснила жертву в угол. Я улыбнулась — немного криво, хотя сейчас губы не были разбиты. Но к нормальным улыбкам я не привыкла, и вызывала их только Церелис. Странно, беспричинно, но правда.
Конечно, ругани было много. Но на этот раз одноклассники ей не ограничились. Возмущенные крики Эдин, сообщающие о том, что скоро все поймут, что она совершенно невиновна, никого не впечатлили, хотя многих, и в первую очередь меня, порадовали.
Она почти сразу завизжала, когда начали бить. Я никогда не позволяла себе такого в школе, к этому времени уже научилась терпеть боль молча. В раннем детстве — еще не умела, но это было так давно… И прошлое больше не вернется.
Я не знаю, насколько мне было бы хуже, не скрывай я боли. Одноклассники поверили в то, что полудемоны просто почти не чувствуют ее — и били меньше, чем могли. Гораздо меньше, чем били бы кого-то, по их мнению, способного испытывать боль. Эдин пришлось проверить это на себе. Ей определенно не понравилось. Мне было не легче, и терпела я дольше. Всю жизнь. Но мне ведь и не хотелось, что бы эта дура вела себя достойно — это нарушило бы мое представление о ее характере.
Эта перемена прошла для меня самым приятным образом. К приходу учителя все было чинно и тихо — а не слишком здоровый вид одной из учениц Маренна не волновал. Он, очевидно, не любил воров, и так же почти никогда не выполнял действий, не входящих в его прямые обязанности.