Называлось все это то перестройкой и «свежим ветром перемен», то суверинизацией и ваучеризацией, потом приватизацией, рыночными реформами… Они тянули каждый к себе огромное беззащитное распятое тело страны с рехнувшимся — не народом, нет, уже населением. И вот свершилось — разбежались главные вурдалаки, волоча за собой кто руку, кто ногу, кто печень, оставляя кровяные следы, а другие вурдалята помельче, заражённые смертоносной суверенной эпидемией, жадно склёвывали остатки жуткого пиршества.
— Родина-мать, великая Русь, — горестно размышляла Иоанна, — собравшая под своим материнским крылом народы… Для того ли берегли, защищали, отдавали за тебя жизни дети твои, чтобы их одуревшие бесноватые потомки погубили в одночасье, растащили по самостийным углам?.. «Моё! Моё!» Всё отделяется, народ приветствует, кричит «Распни?» Пипл хавает, ему до фонаря. От этих бредовых новостей хотелось зажать уши и биться головой о стену… «Целились в коммунизм, попали в Россию»… «СССР больше нет! Советский Союз приказал долго жить!» — ликующие вопли забугорных и, что убивало, «наших» палачей вызывали ассоциацию с «Распни!», с мистерией апокалипсиса.
«И померкло солнце, и завеса в храме разодралась посредине…» И пока рядовые обладатели партбилетов, виновные разве что в своих высоких морально-деловых качествах, без коих какому-нибудь инженеру в партию было не пробраться, пока они терпели издевательства от «сорвавшихся с цепи» граждан, оборотни торжественно объявили, что Советского Союза, общего дома. Российской империи больше нет, как нет и общенародной собственности. Что всё отныне принадлежит им — земля, её недра, заводы и фабрики, пионерлагеря, дома отдыха и санатории, сберкассы вместе со вкладами, радио и телевидение. А сами упыри — русские, еврейские, кавказские, украинские, прибалтийские и среднеазиатские приступили к безнаказанному наполнению собственной ненасытной утробы, своих вампирш, вампирёнышей и голозадых блудливых ведьм — согласно поделённым зонам — зверо-волчьим… И при этом оборотни-борзописцы, лицедеи, телевизионщики воспевали свободу жертв орать при экзекуции, а некоторым — и славить прильнувшую к собственному горлу нечисть в надежде, что пробьёт и их час присосаться к чьей-либо шее…
«Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит». /Мф. 2:25/ «Советского Союза больше нет»… «Несуществующее государство»… «Родины больше нет», «Отчизны, матери-Родины больше нет».
Мы все земляне. Можно сказать: моя Родина — земля. Советский Союз — моя страна. Потом — моя республика, мой город, улица, двор, дом. Моя комната, или мой угол в комнате — всё более мелкое деление, само по себе совершенно не принципиальное. Это национальные, бытовые, культурные, религиозные различия, вполне позволяющие людям дружно жить вместе, бок о бок. Индивидуальные, национальные, расовые особенности никак не означают вражды — исповедуйте по-своему Бога, совершайте свои обряды, говорите на своем языке, учите детей, живите, в конце концов, в одном доме, районе, местности /«Китайский квартал», например, республики в бывшем Союзе/… Но зачем границы, своя валюта, армия, свои тысячи чиновников? Это уже не от Бога, это их, хищников, почерк — административное деление не для удобства, не для писем, а волчье-звериное, мафиозное, на зоны владения. Разделяй и властвуй. Многонациональная Святая Русь была объединена не национальной идей, а идеей единой богоспасаемой страны.
«Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой и назовёт меня всяк сущий в ней язык: и гордый внук славян, и финн, и ныне дикий тунгус, и друг степей калмык»… Идея общей отчизны, где гений-поэт считает своё творчество принадлежащим в равной степени всем народам, населяющим Русь. Он даже говорит не «народам», а «народу». Любезен «народу», объединяя всех именно любовью к «чувствам добрым». То есть Закону Божьему в сердце, восславлению «свободы» и призывом «милости к падшим». Причём под «свободой» подразумевается отнюдь не беспредел похоти…
В часы забав иль праздной скуки Бывало, лире я моей Вверял изнеженные звуки Безумства, лени и страстей.
/Филарету/
«Хочу воспеть свободу миру, на тронах поразить порок».
Вампирский порок тронов, развращающих и губящих всех и каждого — вот оно, рабство лежащего во зле мира.
«Да будет воля Твоя на земле как на Небе»… Почему же мы сомневаемся в правомерности стремления к созданию Божьего порядка уже в этой жизни в противовес «лежащему во зле» миру? Разве не исполним тем самым волю Неба? Да, первая попытка была не слишком удачной, «строители отвергали камень, лежащий во главе угла», но разве не обязаны мы, пусть порой ценой крови и насилия, строить справедливый, угодный Богу мир? Или ценой ещё большей крови и насилия отдать его на произвол царству зверя?
Когда делаешь добро — приходит Господь. И уходит, когда творишь злое. Независимо от того, атеист ты или верующий.
ВАМПИРИЯ. Человеку заповедано в поте лица добывать хлеб свой. Нигде не разрешено питаться силами и жизнью других, ничего не отдавая взамен. Здесь сатана пасёт свою добычу — откормленный кровью других грех. Не ты ли в праздности и роскоши бредёшь, погоняемый его кнутом, в преисподнюю?
РОДИНА — часть замысла Божия о тебе. Своеобразный предназначенный для тебя футляр, который не может быть сам по себе свят или грешен. Служить тьме, ради якобы Родины — идолопоклонство, жертва Небесным отечеством ради земного, вечностью ради временного.
СЛУЖЕНИЮ ЧЕМУ была жизнь совков? Праздности и похоти номенклатуры? Очень в малой степени. Собственным похотям? Тоже нет, наверное, ибо была своеобразная «цензура похотей». Государственной машине? Родине? Да, скорее всего. И это служение было во многом положительным, ибо позволило уберечь от Вампирии православное отечество, дав народу шанс служить ближним добрыми самоотверженными делами. То есть жизнью «по-Божьи», несмотря на государственный атеизм.
— Враньё, что самая производительная работа — на себя. — спорила Иоанна с видимыми и невидимыми оппонентами, — Вот где-то на севере строят в невероятных условиях город, куда должны скоро приехать люди его обживать. Прокладывать рельсы, долбить вечную мерзлоту… Эти люди делали чудеса… Работать на себя — пошло. На господина, алчного хозяина — унизительно, это вообще с церковной точки зрения человекоугодие. На благо отечества, если оно не принадлежит хищникам — да. На прогресс со знаком плюс /наука, техника, культура/ — да, но здесь очень легко заблудиться со знаками. На дела добра и милосердия — да, ибо это служение Небу.
— А на кесаря?
— Здесь по известной формуле: «Богу — Богово, а кесарю — кесарево». — Солдаты шли в бой «За Родину, за Сталина!» Но если кесарь — вампир, предатель интересов отечества, самодур и пьяница, наплевавший на высшее свое предназначение — он губит паству, вместо того чтобы спасти и сохранить /не случайно слово «спасти» от «пасти»…/ Служить такому кесарю — не только идолопоклонство, но и отдание Богова… Мы разделяем с ним грехи перед народом и Небом, ибо сами посадили его на трон.
Формула Достоевского «если нет бессмертия, то всё дозволено» была опровергнута исторической жизнью «товарищей» за семьдесят лет советской власти. В том смысле, что душа изначально знает, что она бессмертна, и стихийно живет согласно этому своему тайному знанию. Одни лихорадочно собирают материальные ценности, подобно пушкинскому скупому рыцарю, забывая, что придётся всё оставить, то есть перенося свою веру в личное бессмертие на земную жизнь. Другие инстинктивно находят верный путь и вершат дела Света — просто как потребность души летать. Инстинкт самосохранения в вечности порой сильнее греха, ибо все земные мощные стимулы — самоугодие, размножение, гордое тщеславие — лишь извращенные болезненные проявления заложенного в душе ведения о полноте бытия. Бог прорастает в душах людей.
Весной 98 г. новый премьер Кириенко заявил, что был убежденным комсомольцем, коммунистом, да и сейчас убеждён, что это самая лучшая и справедливая идея… Но поскольку она неосуществима, он стал банкиром и капиталистом. Вроде бы умный, обаятельный молодой человек… То есть корабль плыл к Земле Обетованной, потом капитан свихнулся и повернул к вечной мерзлоте, штурман и боцман передрались из-за корабельной казны, матросы спились, в трюме течь. И вообще на корабле чума. Но часть команды, здоровая, разумная, вместо того, чтобы взять руль в свои руки, арестовать предателей, заделать течь, излечить или изолировать чумных, протрезвить алкашей и попытаться всё-таки спастись, достичь Берега, — заявляет: «Раз на корабле всё плохо, давайте поплывём к айсбергам».