Суть нашего заболевания — совершенно разладившийся внутренний компас. Взбесившаяся стрелка вместо того, чтобы указывать на «свет», мечется по шкале ложных ценностей /тленностей/ — в результате можно повеситься из-за проигрыша «Спартака», двойки по физике, разбитой бутылки водки, на чулке изменившей женщины… Из-за уменьшения нулей на счету, волос на голове и положительных рецензий в прессе. Ум — верная шкала ценностей.

«Спаси себя и вокруг спасутся тысячи,» — для нас это ни в коем случае не формула некоего пассивно-замкнутого индивидуального подвига, а активного спасения через ОБЩЕЕ ДЕЛО.

Мы не «Союз республик свободных», а «Союз свободных граждан-единомышленников этих республик и нереспублик». Не Союз государств и стран, а единомышленников ВСЕХ стран.

Господин оставил Виноградник на сохранение рабам своим…

КАПИТАЛИЗМ: одним плоды, другим — уход за виноградником и крохи с барского стола. СОЦИАЛИЗМ: плоды делятся по труду. КОММУНИЗМ: по совести работать и есть плоды, кто сколько пожелает. ИЗАНИЯ: взрастить и сберечь виноградник к возвращению Господина, а всё остальное «приложится».

Уже была весна, в воздухе пахло талым и вновь подмороженным снегом, свеженапиленными дровами костра и звездами, всё яснее проступающими млечными каратами в синеющей бездне.

Случилось так, что именно на День Освобождения гостили у них приехавшие из Греции на несколько дней Филипп с Катюшкой. Тайком от отца Филипп поведал, что случилось у них ЧП: Артём со своей видеокамерой зацепил каких-то местных мафиози, его отлупили, а самого продержали одиннадцать дней в подвале. Камеру, естественно, отобрали. Полиция его, в конце концов, вычислила — живой, могло быть гораздо хуже, зато не будет, дурень, совать нос повсюду… «В общем оклемался, и камеру купил новую, хорохорится, а вот Лиза едва не сбрендила. Мысленно его похоронила, рисовала себе всякие страсти — расчленили, посадили на иглу, «голубым» в гарем продали… — вокруг него вечно какие-то хмыри вьются, — рассказывал Филипп, полагая, что Артёма, как и деда, любителя «подполья», тянет в гадюшник на самом дне, — Ну и дорылся. Лизка сидела на тахте, ноги кузнечиком, глотала таблетки и воем выла. Когда его нашли, решила, что ей это снится, не хотела просыпаться, загремела в клинику. Теперь вроде получше, выписалась, но с Артёма глаз не спускает. Чуть задержится — истерика. При первой возможности вырвется сюда, тоскует по Москве, уже забыла, как здесь наезжали. Велела выяснить обстановку».

Иоанна ответила, что обстановка на Руси, как всегда. Воруют. И убивают, грабят, насилуют, тащатся, трахаются, торгуют, тусуются, врут, дерутся, стреляют и стреляются. Но, в общем, жить можно…

— Ты только отцу не говори про Артёма…

Филипп кивнул. Спросил про народ.

— А что народ — безмолвствует. Спивается, сериалы глядит. Просыпается в основном от голода и холода, прочее до фонаря.

— Вот и бабуля на народ жалуется, — сказал Филипп о свекрови.

— Нет у нас, Филя, другого народа. А может, и вообще его уже нет. Тю-тю народ. Так, остались отдельные популяции для красной книги. Сгонят в резервацию и будут показывать за баксы в базарный день.

— Что-то ты, мать, круто… Ну а прогноз-то? Что будет?

— Как всегда на Руси. Что угодно, где угодно и когда угодно. Страна неограниченных возможностей. Умом не понять, сам знаешь…

— Скорее, «неограниченных невозможностей».

Филипп оставил Катюшку в Златогорье и сразу умчался по делам, обещав к вечеру за ней заехать. Про тамошнюю забугорную жизнь девочка рассказывала неохотно, отделавшись кратким: «Дурдом». Родственные чувства к деду с бабкой её тоже не обуревали, погулять с ними по Златогорью или сходить с Иоанной в бассейн она отказалась: «Плевала я на эти лужи». Зато видеообои ей показались «прикольными», а к компьютеру она и вовсе присохла намертво, даже обед ей пришлось заказать в номер. Интересовалась Катька информацией, связанной с редкими животными, сказав, что ей это нужно для школьного доклада. И тогда, наконец, выяснилось, что их Катька — «зелёная», — против натуральных мехов. Активно участвовала в экологических акциях, пикетах и даже стычках с полицией на какой-то военной базе.

Хлопоты на площади перед балконом, обилие молодёжи её заинтересовали, она решила поглядеть праздник, и Филиппу тоже пришлось задержаться в Златогорье — судя по всему, балованная любимица Катька им вертела как хотела.

Это был единственный в Изании общий праздник, когда собирались её лидеры со всей Руси, вспоминали, записывали втайне свои грехи за год — проступки, недостатки, слабости, тёмные помыслы, и ритуально сжигали бумажки, а то и целые тетрадки в костре. Егорка не раз подчеркивал, что ритуал ни в коем случае не должен заменять исповедь и другие церковные таинства, на следующий день верующие шли обычно в свои храмы, к духовным отцам. А Варя уверяла, что «всеми фибрами» чувствует, что сходит с этим пламенем на ребят «Дух Святой».

В густейшей синеве Иоанне была видна с балкона вся площадь: высокий костёр, перед костром — наспех сколоченная трибуна, чуть подальше тремя полукружьями, друг за другом, сомкнутые плечом к плечу делегаты-лидеры, возраст от шестнадцати до тридцати. Тёмнофиолетовые куртки с нашивками на рукавах — три пары сплетённых, взметнувшихся к небу рук. Такие же фиолетовые юбки или брюки, обувь разномастная — ботинки, сапожки, тёмные кроссовки; одинаковые шапочки-бейсболки на коротко стриженых волосах — такова была инструкция насчет стрижки. Где только ни приходилось им бывать, опасались насекомых. И форменные шерстяные водолазки — здесь полное разнообразие цвета, кому какой идёт.

Ну а фиолетовый — сплав алого, синего и белого. Кровь — жертвенность, готовность отдать жизнь за Дело, Небо — устремлённость ввысь, восхождение; и белизна — обет чистоты, целомудрия.

Егорка — в такой же, как все, форме, вспрыгнул на помост. Взлетели к небу руки.

— Свобода от Вампирии!

Площадь взорвалась овацией.

— Ого, попахивает новым Иосифом, — сказал тоже высунувшийся на балкон Филипп, — Дождались.

— Пап, ты что, фанов не видел? — хмыкнула Катя, — Значит, чем-то он их офонарил. Верно, дед?

— Похоже на то, — с неожиданной серьёзностью отозвался Денис, — Офонарил. Смыслом бытия.

— …Снова обращены сейчас к Небу наши сердца, — вещал Егорка, — Мы, исповедники Его Закона и Замысла, собрались на наш общий праздник, чтобы ещё раз вместе отречься от тёмного, злого, ненасытного зверя, пожирающего нас изнутри… Приковывающего к тлену и смерти…

— Ты, батя, ещё про светлое будущее вспомни. Хватит доить советскую корову. Всё, кончилось молочко. И вымя отсохло, и рога отвалились…

— В том-то и дело, что из коровы священной сделали дойную, — буркнул Денис.

— Ты про то, что «тьмы низких истин мне дороже»… Да? Ваш «возвышающий обман» — наркотик, весь мир над нами хохочет. Пока мы тут мечтаем, он слушает да ест. Из нашего корыта. России нужны хозяева…

— Да эти блаженные уже заводы скупают, пока вы хохочете. И не только в России. Вот через пару лет…

— Тише вы! — сверкнула глазами Катька.

— …Ветхий мир ненавидел всякую попытку восхождения задолго до распятия Христа. Со времён Каина и Авеля, первой пролитой крови. Внутренний зверь отвергает Закон и Замысел… Подписавшие зверю смертный приговор, сковавшие его вседозволенность… — доносилось с площади, — Земная жизнь — война. Не за собственность или всевозможные «права», не за территорию. Не национальная, политическая или гражданская… Не отечественная, не мировая и даже не звёздная. Схватка Света с Тьмою. Истины с Ложью. Жизни со Смертью. И мы призваны из небытия на эту войну. Солдаты, капитаны, полковники маршалы, — с правом быть впереди в атаке.

Поле битвы — сердца человеков, где на кону — жизнь. Божественное бессмертие — венец победившему на этой войне. С её дезертирами, трусливыми штабными тыловиками, пирующими и игроками…

Смертельная схватка перед вратами Неба за право войти. Вечная жизнь или вечная смерть бессмертной души. Бессмертная мёртвая душа — что может быть Страшнее?