Вместо Нельсона главнокомандующим Балтийской эскадрой назначили вице-адмирала Поля. 19 июня 1801 г. новый начальник поднял свой флаг на корабле "Сент-Джордж"; а Нельсон, отказавшись от предложенного ему фрегата, оставил Кёге-бухту на небольшом бриге и 1 июля прибыл в Ярмут. Первым делом его в этом городе было обойти госпитали и посетить матросов и солдат, раненых при Копенгагене. Исполнив эту священную обязанность, он в тот же вечер отправился в Лондон, где его ожидали сэр Вильям и леди Гамильтон.
VI. Неудачное покушение англичан под Булонью 16 августа 1801 года
По приезде в Англию Нельсон нашел, что все умы заняты мыслью о новой опасности. Не ожидая более нападений со стороны материка, Бонапарте после Люневильского мира думал перенести свои легионы в Великобританию и угрожал Сент-Джемскому кабинету привести в самый Лондон войска, уже дважды покорившие Италию. Булонский порт назначался местом сбора огромной флотилии, которая изготавливалась на всех пунктах Ла-Манша. Нападение на Англию при помощи канонерских и плоскодонных лодок давно уже было любимой идеей первого Консула. Еще в 1797 г. он внушал этот проект Директории; в 1801 г. он опять к нему обратился; а через три года план должен был принять гигантские размеры. В июле собрано было в Булони под началом контр-адмирала Латуш-Тревиля девять дивизий канонерских лодок с соответственным числом десантного войска. Уже не в первый раз угроза нашествия устрашила Англию; но никогда еще она не была столь ощутима. Министерство Аддингтона почло своим долгом обратить внимание на беспокойство народа, и 24 июля, уступая общему желанию, Адмиралтейство поспешило назначить вице-адмирала Нельсона начальником оборонительной эскадры, собранной между Орфорднессом и Бичи-Хедом.
В это время у Нельсона в Адмиралтействе было двое испытанных друзей, граф Сент - Винцент и сэр Томас Трубридж. Последний, мужественной привязанности которого мы имели уже случай удивляться, был не только одним из лучших офицеров, столь же исполнен находчивости, как выражался Нельсон, сколь корабль его "Куллоден" был исполнен приключений; он был также, по словам графа Сент-Винцента, бесценным советником, прямым как шпага, твердым и незапятнанным, как ее сталь. Питая истинное уважение к победителю при Абукире, но глубоко огорченный гибельной страстью, овладевшей героем, он боялся, чтобы эта твердая рука, уже дважды спасавшая Англию, не ослабла от изнеженности. Поэтому, едва Нельсон был назначен начальником оборонительной эскадры, как уже граф Сент-Винцент и Трубридж начали торопить его отправиться на Доунский рейд, где один из фрегатов был готов поднять его флаг.
К несчастью, все усилия этой дружбы остались бесплодны. Новые узы связывали Нельсона с хитрой женщиной, которая, омрачив его славную карьеру, должна была впоследствии, изменив его памяти, пройти самые трудные и унизительные испытания и умереть 6 января 1814 г. в окрестностях Кале, обремененная долгами и бесславием. В феврале 1801 г. таинственный ребенок был принесен в церковь Сент - Мери-ле-Бон и записан в приходские реестры под именем Горации Нельсон Томсон. Горация{57}, которую Нельсон всегда выдавал за своего приемыша, и которой он старался устроить независимое состояние, была, без всякого сомнения, дочь леди Гамильтон. Рождение этого ребенка связало еще теснее преступные узы и навсегда отторгло адмирала от леди Нельсон. Он полагал, что сделал достаточно, назначив пенсион в 1800 фунтов стерлингов{58} жене, которой, несмотря на свое заблуждение, никогда не мог сделать ни малейшего упрека. Сам он признавал, что такое огорчение может ускорить кончину отца его, удрученного летами, а между тем, все усилия отца обратить его к оскорбленной супруге остались тщетны.
Нельсон поручил сэру Вильяму купить на свое имя хорошенький домик Мертон-Плес, в 8-ми милях от Лондона, он думал оставить его в наследство леди Гамильтон, а до тех пор жить в нем со своей второй семьей и даже готов был отказаться от возложенного на него командования, но от этого его удержали истинные друзья, граф Сент-Винцент и Трубридж.
На их благоразумные замечания Нельсон отвечал бесконечными жалобами и нытьем. Он жаловался на холод - Трубридж советовал ему носить фланелевую фуфайку; на морскую болезнь - граф Сент-Винцент дружески советовал ему потерпеть: "Обязанность, возложенная на вас, не принуждает вас держаться в море в свежий ветер. Не думайте же оставить ваш пост в такую минуту, когда ни один англичанин не имеет права отказать отечеству в своих услугах". Не находя сочувствия в друзьях, Нельсон поверял свою досаду леди Гамильтон: "Адмиралтейство не имеет ни совести, ни души. Желаю ему испытать мои страдания. Господин Трубридж, ныне один из моих властелинов, шутит и смеется надо мною; я уверен, что он растолстел. Что же касается меня, то я порядочно похудел, и если бы эти господа не так равнодушно принимали мои жалобы, то мое здоровье не было бы расстроено до такой степени, или, по крайней мере, я давно бы уже успел поправить его в теплой комнате у камина, окруженный истинными друзьями".
Таков был Нельсон, человек двойственный и неопределенный, составленный из двух совершенно различных элементов; странное сочетание величия и слабости, человек, надоедавший Адмиралтейству своими капризами и покорявший своим именем всю Европу! Но на этом поприще, где его удерживали насильно Трубридж и граф Сент - Винцент, непостоянный ум Нельсона иногда обретал вдруг всю свою мужественную силу. Инструкция, которую Нельсон написал для своих офицеров, принимая начальство над Доусонской эскадрой, быть может, лучше, чем вся официальная переписка, выказывает его прямой и верный взгляд, привыкший обнимать разом обширный горизонт. Знаменитый адмирал в нескольких строках обрисовывает твердой, искусной рукой свой общий план атаки и защиты и намеренно умалчивает о подробностях. Гений неиспытанный боялся бы быть недостаточно полным; Нельсон, напротив, опасался слишком большой ясности. Он останавливается там, где могут встретиться неожиданные случайности, и избегает точности, которая на таком обширном и неопределенном поприще оставила бы открытое поле вялости и нерешительности.
По его мнению, первый консул имел в виду только неожиданное нападение на Лондон, и для такой экспедиции могло быть назначено не более 40000 человек{59}. Он предполагал, что для произведения тревоги в нескольких пунктах разом, 20000 человек будут высажены в 60 или 70 милях от Лондона, к западу от Дувра, и такое же число к востоку от города. 200 или 250 канонерских лодок, приняв этот корпус в Булони и выйдя оттуда при штиле, менее чем за 12 часов, перешли бы пролив на веслах. В то же время посредством телеграфа можно приказать двинуться второму отряду, собранному в Остенде и Дюнкирхене. Нужно предполагать, что в течение этого времени флоты Бреста, Рошфора и Текселя не останутся в бездействии, а сделают диверсию на Ирландию или на другую часть Британских берегов. Во всяком случае, эскадры эти, ежеминутно готовые сняться с якоря, удержат английский флот в Немецком море и Бискайской бухте и не позволят ему подать помощь угрожаемым берегам. Итак, вся надежда остановить флотилию заключалась в силах, собранных в эту минуту между Орфорднессом и Бичи-Гедом. Силы эти составляла эскадра фрегатов и легких судов, которым поручено было наблюдать за движениями неприятеля, и из флотилии, предназначенной, собственно, защищать берега. Нельсон хотел, чтобы эта флотилия, частью вооруженная морской милицией, известной в Англии под именем Sea-Fencibles, расположилась между Дувром и Доунским рейдом. Если неприятель покажется во время штиля, флотилия с возможной быстротой пойдет ему навстречу, не будет атаковать его слишком малыми силами, но, следуя и наблюдая за ним, выждет удобного случая, чтобы вступить в дело. Если задует хоть маленький ветерок, то фрегаты и бриги обязаны будут стараться уничтожить неприятеля; но если штиль продолжится, то английская флотилия, несмотря на огромное неравенство сил, непременно атакует неприятеля, лишь только он подойдет к берегу. Она должна будет атаковать, по возможности, половину или две трети французской флотилии. Во всяком случае, это была бы выгодная диверсия для войск, назначенных отбивать высадку, потому что на французских лодках артиллерия стояла в носовой части, и от этого корма их была открыта нападающим судам. "Едва неприятель покажется, - прибавлял Нельсон, - дивизионы наши немедленно сомкнутся, но не смешиваясь один с другим. В таком положении они должны оставаться, в готовности исполнить дальнейшие приказания. Необходимо, чтобы люди, назначенные ими командовать, были оживляемы обоюдной доверенностью друг к другу, и чтобы ни малейшая зависть не имела на них влияния. Нужно, чтобы в этом важном случае у всех нас была одна мысль, одно желание: не допустить неприятеля ступить на наш берег". Как ни хорошо были рассчитаны эти приготовления к обороне, но их было недостаточно при общей нервозности. Английские газеты поминутно третировали правительство и не переставали повторять, что надобно в самих неприятельских портах раздавить французскую флотилию. Уступая этому беспокойству, Адмиралтейство было вынуждено предписать Нельсону бомбардировать Булонский порт. Но адмирал Латуш был предуведомлен об этом намерении. Он вышел из порта, где суда его, будучи слишком стеснены, подверглись бы большой опасности, и построил впереди молов длинную линию, поставив на шпринг 6 бригов, 2 голета, 20 канонерских и множество плоскодонных лодок. 4 августа, с рассветом, Нельсон лично расставил свои бомбардирские суда на якорь против неприятельской линии; он думал, что флотилия, избегая атаки, скроется в Булонский порт, и предполагал в следующую ночь направить свои брандеры в самую гущу судов, стесненных в узком пространстве. Бомбардировка началось около 9 часов утра, но Нельсон не мог расстроить линию и успел только пустить ко дну одну канонерку да одну плоскодонную лодку. На флотилии ни один человек не был ранен; французские же канонерские лодки и береговые батареи отвечали сильным огнем на огонь неприятеля, и осколок бомбы ранил на одном из английских судов артиллерийского капитана и двух матросов.