Старенький с бородкой Михал Михалыч Пришвин будто внука вел Веньку по лесам и степям — показывал чудный мир природы. Известный русский охотовед Леонид Павлович Сабанеев через пространство и время длиной в сто двадцать пять лет с покровительственной усмешкой рассказывал молодому егерю о повадках зверей, старинных способах охоты на них.

В свои двадцать семь егерь по книжным страницам, будто через узкий лаз, пробирался в густые леса, дикие степи. Вместе с авторами наблюдал жизнь зверей и птиц, охотился.

Писатель Владимир Клавдиевич Арсеньев прежде, чем умереть от крупозного воспаления легких 4 сентября 1930 года во Владивостоке, успел познакомить и его, ветлянского егеря со своим проводником гольдом Дерсу Узала. Охотник гольд выходил к Веньке из лесной тьмы, выкрикивал: «Стреляй не надо! Моя люди!..» Чем дальше шел за ним Венька по лесам, переправлялся через речки, тем сильнее проникался любовью к бесхитростному мудрому старику. И уже не Арсеньеву, а ему, Веньке, когда он бросил кусочек мяса в огонь, Дерсу выговаривал: «Как его можно напрасно жечь!.. Сюда другой люди ходи кушай. В огонь мясо бросай, его там пропади». «Кто сюда другой придет?» — спрашивал его Венька. «Как кто? — удивлялся гольд. — Енот ходи, барсук или ворона; ворона нет — мышь ходи, мышь нет — муравей ходи. В тайге много разный люди есть…»

«А мы? Разве мы муравья вспомним, пожалеем? Самого Дерсу не пожалели убили, гады!» — Венька горевал о тихом бескорыстном дикаре, как о близком человеке. Брал ружье, Ласку, уходил в холмы. Знакомство с великими людьми, так мудро и просто умевшими рассказать о своей любви ко всему живому, побудило егеря пристальнее вглядеться в птичью и звериную жизнь. Ворона-люди, кабан-люди, мышь-люди, как называл их гольд Дерсу, жили простой естественной жизнью. Добывали себе пищу, выращивали потомство. Отчаянно боролись за жизнь. Лиса охотилась за зайцем без винтовки с оптическим прицелом. Волки гнали косуль не на японских снегоходах «Ямахах», а на своих четырех. Резали лапы о ледяной наст, упускали добычу.

Раз егерь стал свидетелем редчайшего случая. Здоровенный филин закогтил зайца. Зверек заметался по оврагу, неся на себе крылатого смертельного всадника. Филин на ходу одной лапой впился в спину зайца, другой, пытаясь удержать жертву, на ходу вцепился за ветку. Заяц прыгнул и разорвал птицу надвое… Половина филина повисла на кусте, другая кровавым комом перьев застыла в сугробе. Венька, наткнувшись на следы этого поединка, долго потом размышлял: «Не так ли и у людей? Грабитель лезет в квартиру, а хозяйка бьет его чугунной сковородкой по темечку…»

Параллельно этой звериной жизни егерь открывал для себя с неожиданной стороны и людей.

Работая шофером, Венька и знать не знал про касту охотников, про их причуды. Теперь же весной, осенью, зимой к нему почти каждые выходные приезжали из города охотники на уток, тетеревов, зайцев, иногда лосей, кабанов. Приезду гостей предшествовали телефонные звонки областного начальства: «Ты там, Вениамин Александрович, расстарайся по высшему разряду. Хорошие ребята, банкиры, помогут нам угодья обустроить.»

«Хорошие ребята» прикатывали на заокеанских джипах, сверкающих никелем, черной теменью стекол. Рослые, румяные, громогласные. Венька поначалу поражался их железобетонной уверенности. Они вели себя так, будто все вокруг принадлежало им, и если что и не принадлежало, то только потому, что это им не нужно. Легкая охотничья одежда на гагачьем пуху, дорогие ружья, невиданная еда, французские коньяки, сигареты в деревянных коробках, золоченые зажигалки. Им не хватало только первобытного азарта охоты, с опасностью, выстрелами, кровью, чьей-то смертью. Они покупали и это.

Венька поначалу терялся перед этими румяными танками. Памятуя о звонке начальства, вместе с их шестерками суетился. Но скоро стал замечать, как на той же кабаньей охоте в чащобнике румяные хозяева вселенной с готовностью кивали на каждое Венькино слово. Оставшись на номере, воровато оглядывались, выискивая взглядом дерево, куда влезть от кабана. Другие, покивав на Венькино предупреждение стоять на номере бесшумно, нарочно хрустели снегом, сморкались, чтобы зверь, не дай бог, не вышел на них.

И когда один из боссов, пахнущий на морозе дорогим коньяком, возбужденный после выстрелов и крови, крикнул Веньке: «Ну-ка по-молодецки принеси сигареты», егерь подошел к нему вплотную, чуть не касаясь носом его лица, тихо процедил: «Ты шестеркам своим приказывай, понял!»

Тот заиграл глазами, рассмеялся:

— Понял, командир. Выпить будешь?

Зверь, сбитый с толку выстрелами со всех сторон, случалось, выходил на них, они палили наудалую. Загонщики зарывались в снег, прятались за пни, боялись: застрелят. Часто подранок уходил, и местные охотники, матеря «лесорубов», как они прозвали городских стрелков, за то, что те пулями срубали сучья, добивали зверя.

Иногда они привозили женщин, красивых, в богатых шубах. По жизни Венька таких и не видел. Поначалу ему хотелось как-то оградить, уберечь их, красивых и веселых, от этих кабанов. Но только поначалу. В ночных оргиях эти девицы, голые, выбегали из жаркой бани на снег. Матерились, визжали. На глазах у всех совокуплялись. Попарно и всей компанией. Тащили и егеря.

Венька брезговал. Уходил с заимки в ночной лес. Задрав голову, подолгу глядел сквозь опушенные инеем ветви на звезды, остывал от этого содома.

Приезжали к нему и другие охотники. Немногословные, коротко стриженные ребята. Тоже на дорогих машинах, с хорошими ружьями. У этих были жесткие вприщур глаза, быстрые, выверенные движения. Егерь замечал, как они постоянно задирали друг друга. Наперегонки бешено гоняли на новеньких «десятках». Стреляли на спор по бутылкам. Приставали к Веньке:

— Научи нас классно стрелять. «Девятку» задарим. — Пили до упаду.

«Приехал на стрелку, никогда не выходи из машины первый, жди пока тот вылезет, — услышал однажды Венька пьяный разговор этих за столом. — Выходишь, сразу смещайся на одну линию с ним. Если что, стрелять по тебе через него придется… Условный знак для своих снайперов отработай четко. Помнишь, тогда около проходной автозавода Диминых шестерок наваляли, как дров? Они тогда на стрелке обо всем договорились. А у этого пенька репа зачесалась. Он забыл, что условный знак такой: почесать затылок. Ну и почесал. А эти думали сигналит. Как начали из автоматов поливать. Пятерых завалили…»

Что банкиры, что «гонщики», как звал их про себя егерь, не подчинялись никаким законам. Они признавали только силу, которая была сильнее их самих. И тогда, вспоминая свой арест, Венька решил для себя: «Никогда больше не дам надеть на себя наручники».

В пьяных застольях они совали ему визитки, обещали златые горы. Венька начинал понимать, как его предшественник на смешную егерскую зарплату сумел построить лучший в селе особняк, купить «Ниву».

От него требовали одного — хорошей охоты. Выгонять на номера лосей, кабанов, лис…

Как-то раз в загон попали редкие для этих мест два оленя, самец с самкой. Олениха ушла стороной, олень выскочил на номер. Напуганный первыми выстрелами, помчался вдоль номеров. По зверю отстрелялись почти все. Когда егерь вышел на просеку, олень, еще живой, бился на снегу. Охотники стояли кучкой.

— Рога мне, я его завалил, — возбужденно сверкал очками черный худой фирмач в голубоватом камуфляжном костюме.

— По охотничьим правилам, Андрей Викторович, утку, кто добил, тому она достается, — смеялся краснощекий одышливый банкир в кожаной шапке с наушниками. — А копытный зверь, кто первый его ранил, тому принадлежит. Так что рога мои.

Когда Венька подошел к оленю, тот вскинул на хруст шагов голову. Смотрел на приближающегося егеря. Из огромных, как блюдца, глаз текли слезы.

— Раз твой, добивай, — велел он банкиру. Тот, дрожа руками, жал на спусковой крючок, забыв сдвинуть кнопку предохранителя. Пуля взрыла снег под брюхом у подранка. Олень трудно встал на колени, будто моля о пощаде. Венька, матерясь, выстрелил в голову.