— Да она уж вся смерзлась. А Вовка-то оклемался? Лихой парнишка. Говорят, генерала заставил на карачках по колидору полозить.

— Куда ж ее дели? — Сильвер заскрипел костылями, броском передвигая тело назад к «Запорожцу». — Ему бы радость.

— Огодь, — расчувствовался ни с того ни с сего Подкрылок. — Забери, если Вовке чо пригодится.

Зеленый обломок брига, будто гонимый ураганом, промчался по селу, влетел в ворота.

— Корыто мне, корыто! — громовым голосом скомандовал Сильвер жене. — Воды из колонки!

Бабка Настя с проворством, мало уступающим юнге, загремела в сенцах ведрами.

Они бережно вытащили из «Запорожца» Найду, положили в корыто и волоком оттащили на погребку.

— Голову, голову положи на край повыше, — распоряжался Сильвер, — чтоб не захлебнулась.

Он вылил в корыто холодной воды, полностью покрыв лежавшую на боку с поджатыми лапами волчицу.

Жена беззвучно шевелила губами, выказывая свое недовольство действиями «охальника».

Прибежавшая за дрожжами соседка заглянула в приоткрытую погребку на голос и в ужасе закрестилась.

В клубах валившего из погреба пара Сильвер, стоя на коленях, колдовал над черной волчицей. Бабка Настя удерживала оскаленную звериную голову за уши.

Сильвер пригоршнями обирал нараставшую вдоль спины и на брюхе ломкую серебряную кайму, ссыпал в ведро. Темное тело волчицы колыхалось в воде, будто она пыталась вырваться.

— Хочу бечь, а ноги отнялись, — рассказывала на другой день соседка. — Дым из-под земли валить, как в аду, а Сильвер у этим дыму, серебро с нее отламывая, полную ведро нагреб, и все ему мало. Воду сольет, новую наливая. Когда все серебро из нее вышло, он разозлился, выволок ее из корыта, на войлок бросил и давай суконными рукавицами тереть, мять, сам скалится, рычить, как волк. Видно, хотел еще из нее и золото выжмать. А ничо у него не выходя. Тогда рядом с ней свалилси, уцапил обоими руками за морду, прижалси губами и давай ей чой-то шептать, она ни в какую. Я думала, со страху сердце у меня разорвется. Он на карачки стал, как на меня гляня, как зарычить: «Ты чо такаясякая тут подглядываешь? Ну-ка бери ее за лапы, неси в избу!» Я их живых-то до смерти боюсь, а тут дохлая с серебром. А он меня жгеть глазами, на клочки разорвать готов. Занесли мы ее у избу. Он давай ее водкой тереть да уксусом. Ды еще чой-то подливал у кружку. Боком от мене загородится и подливает. Трет, трет, на коленки упадет и опять давай ей искусное дыхание делать, не брезговая ротом ей у морду дуя… Часа два он с ней эдак билси. Пот с него градом. Не поверите, бабы, мне сперва показалось, мышь пищит. А эт она, волчина эта очухалась, стала повизгивать: больно ей. Сильвер тут изделался как бешеный, взялси на одной ноге плясать. Я думала, с ума сошел. Бабка, кричит Настасье, давай чаю с душицей! Перемешал чай с вином, клыки ей ложкой разожмал и этим вином с чаем стал ее поить. Затащили мы ее у горницу, а у ней бока ходют, задвошала. Сукровица красная из бока капая. Настасья ругается. А он веселый. Мне налил, говорит, за оживление Найды ты всенепременно должна выпить. Ну и до песняков дело дошло. Собака на диване, одеялкой накрыли, а мы за столом… Пока выпивали, серебро в ведре и растаяло. Оказывается, лед он с нее обирал. Я домой пошла, а он на почту помчался звонить в больницу насчет внука.

Глава двадцать первая

В полуночный час в Нью-Йорке в отделе новостей телеканала Си-би-эс за «рыбьим садком», — так назывался огромный овальный стол, — собрались все участники новостной программы. Здесь присутствовали ответственный за выпуск, режиссер, ведущий программы, выпускающие, редактор, текстовики, художник и помощники.

— Черт бы побрал этого Кроуфа. Он опять передал идиотскую новость. — Ведущий программы Чак Бродерик не скрывал раздражения. Для себя он уже решил, что новость из Москвы, только что полученную от Кроуфа, надо давать в эфир. Но за счет чего? Программа была уже практически готова к выходу в эфир. И он знал, что изменения вызовут недовольство прежде всего ведущего Луиса Голдмэна.

— А что из этой империи зла можно передать не идиотского? — сразу встал в боевую стойку Луис. — Они там…

— Подожди, ты еще не услышал, о чем речь, — прервал его Чак.

— В средней полосе России собаки загрызли солдата. Власти организовали операцию по уничтожению псов-людоедов. В этой операции участвовали регулярные войска с подключением бронетехники и вертолетов. Спасаясь от преследователей, псы ворвались в детский садик. Участники операции решили уничтожить псов прямо в садике, применив холодное оружие. Но у одного из детей, шестилетнего мальчика, непонятно откуда оказался пистолет, табельное полицейское оружие. Он решил спасти собаку и начал отстреливаться. В ходе этой операции погибли два человека, но мальчик и собаки остались живы.

— А «картинка» какая? — спросил режиссер.

— Картинка неважная, размытая. На фоне белого пса мальчик в белой маечке держит в вытянутых руках перед собой то ли пистолет, то ли ночной горшок.

— Ну и зачем американцам этот героический русский мальчик, — вклинился Голдмэн, — который ценой собственной жизни спасал собак? Это нам надо? И у нас битком информации.

— Этот сюжет надо давать по двум причинам, — сдержался Чак.

— Он не пройдет незамеченным. Псы-людоеды врываются в детский садик. Это возможно только в дикой России. А шестилетний, не семнадцатилетний, а шестилетний ребенок стреляет из табельного полицейского оружия? Все это происходит в стране, куда наши толстосумы горят желанием вбухивать свои миллионы долларов. Такие сюжеты охладят их пыл. И второе. Если мы хотим, чтобы наш канал смотрели тысячи божьих одуванчиков со своими собачками и кошечками на коленях, то мы должны щекотать им нервы подобными историями…

— Что выбрасывать, шеф?

— Пожар в гостинице. Уберите из него все подробности, оставьте пятнадцать секунд. От этих пожаров уже и в студии пахнет дымом. Выбрось Афганистан, талибов. Там сплошные повторы, жвачка. Можно порезать гонки грузовиков в Сахаре…

— Пожалуй ты прав, Чак, — вдруг отступил Голдмэн. — Этот сюжет действительно выжмет слезу у божьих одуванчиков и даже из красношеих фермеров. Но в нашей ночной программе сюжет увидят лишь совы. Придержи его для дневного выпуска.

Удивленный такой быстрой уступкой Бродерик тут же согласился, но через минуту понял, что Голдмэн спихнул «русского мальчика» дневному ведущему. И ему опять придется пикироваться теперь с Конни Энтон, которая терпеть не может собак.

В дневной выпуск сюжет с русским мальчиком поставили благодаря вмешательству Большого Босса, который души не чаял в своей кривоногой таксе.

Но и в дневном выпуске «русскому мальчику» опять не повезло. Его прервали в самом начале прямым включением с места трагедии, случившейся в штате Арканзас. В разных ракурсах на экране замелькали кадры приземистого, похожего на ангар, здания. В то утро здесь в школе маленького городка Джонсборо раздался сигнал тревоги. Учителя и дети выбежали из здания. Видеокамера долго держала под прицелом зеленый лесок в сотне метров от школы. Отсюда, из-за этих деревьев, двое школьников одиннадцати и тринадцати лет открыли винтовочный огонь по своим одноклассникам. Четыре девочки погибли на месте. Молоденькой учительнице пуля пробила шею. Другая преподавательница умрет через два часа после передачи от раны в грудь. Еще десять школьников получили ранения разной степени тяжести…

Низкий, полный недоумения голос диктора. Суетливые движения врачей. Крупным планом залитое слезами лицо женщины.

— Молитесь за нас. Пожалуйста, молитесь за нас, — кричит она с экрана.

Ее сменяет немолодой мужчина с властным лицом. Это губернатор Арканзаса Майкл Хакабен:

— Мы должны ненавидеть ту культуру, которая взращивает, — губернатор запинается, подыскивает слово. У него подергивается верхняя губа, — культуру, которая взращивает это в двенадцатилетнем ребенке. — Он так и не решается произнести «убийцу».