Но обстоятельства устранили угрозу разоблачения.

В феврале и марте 1947 года райвоенкоматы города проводили переаттестацию командного состава запаса, не служившего в армии в годы войны и имевшего устаревшие воинские звания. В Октябрьском райвоенкомате, где я состоял на учете, тоже начала работать такая комиссия, и я был привлечен в эту комиссию как старший писарь штаба полка, согласно специальности в воинском билете.

Среди десятков товарищей, с которыми мне пришлось беседовать при заполнении ими анкет и прочих документов, судьба послала ко мне начальника планово-производственного отдела одного из центральных конструкторских бюро Наркомата судостроения. Оба мы в прошлом были преподавателями, и у нас нашелся общий язык, тем более что и в настоящее время мы работали в родственных областях. Когда я мимоходом посетовал, что не удовлетворен своей работой, Николай Васильевич Тихомиров спросил:

– А чем именно не удовлетворены?

– Мне больше по душе оперативная работа, более разнообразная, нежели чисто бухгалтерская.

– Приходите к нам, в ЦКБ, в мой отдел!

– А на какую должность?

– Есть у меня вакансия старшего инженера финансово-договорной группы. Я думаю, что вам это подойдет.

– Но у меня утерян диплом…

– Там посмотрим, может, обойдется и без диплома.

Глава восемнадцатая

В начале апреля я уволился с радиозавода и был принят в ЦКБ. Работа здесь оказалась действительно интересной и живой — как раз по мне. Она включала в себя большой объем деловой переписки, и первые же мои письма, связанные с договорами с поставщиками и заказчиками, пришлись по вкусу Моему начальнику. Он был доволен своей находкой…

Но перед тем мне пришлось пережить немало тревожных дней, связанных с проверкой моих анкетных данных.

Целых две недели я жил как на иголках, ежечасно ожидая разоблачения моей легенды, изложенной в пространной анкете и автобиографии. Под маской деловитости я прятал свое истинное состояние, постоянно думая лишь об одном: вот явится сейчас строгий оперативник или еще более строгий человек в защитной форме из Большого дома на Литейном, посмотрит на меня сурово и скажет:

– Погуляли, гражданин Ефимов, и хватит. Ваше место совсем не здесь: лагерь давно по вам скучает… Собирайтесь!

Этот страх разоблачения и нового ареста преследовал меня все дни, пока начальник отдела кадров не поставил своего штампика на пропуске. Но он, этот страх, не отпускал меня еще десять лет… Все те годы я старался реже показываться в людных местах, чтобы не встретить кого-нибудь из своих прежних знакомых. Случайную встречу с Двоенко я никогда не забывал. Немало пережили за меня и мои родные.

В конце 1947 года я женился и переехал от сестры на квартиру жены. Через год у нас родилась дочь Наташа, Наталья Николаевна. Поначалу моим родственникам, живущим через два дома на том же проспекте, было трудновато таить мое прошлое от новой родни, но месяц за месяцем, год за годом все постепенно притиралось, и в конце концов и подрастающее поколение племянниц и племянников уже твердо звало меня дядей Колей.

Через год после женитьбы мне пришлось испытать еще одну опасную встречу. Ленинград — очень большой город, однако и в нем может быть тесно…

В первые послевоенные годы во всем ощущалась нужда. Еще сохранялась карточная система на промтовары, были трудности с одеждой. Даже, например, в пошивочном ателье, чтобы заказать новомодную шляпку, следовало сдать старую, желательно мужскую, из которой мастера и создавали нечто фасонистое. В одно из таких ателье на площади Репина мы и зашли однажды с женой, захватив с собой мою трофейную шляпу. День был воскресный, и в приемной ателье было полно посетительниц, рассматривавших под стеклом скромные образцы женской послевоенной моды.

Жена тоже потянулась к витринам, а я от нечего делать озирал потолок и стены. Вдруг я заметил, как от общей группы отделились две молодые женщины, собираясь уходить, и одна из них, что была помоложе и черты лица которой мне показались знакомыми, пристально посмотрела на меня, потом что-то сказала своей спутнице и, подойдя ближе, нерешительно спросила:

– Ваня Ефимов?

Я мог ожидать любого вопроса, только не этого. В мозгу мгновенно пронеслось: "Кто она? Как отвечать? Знает ли она меня?"

– Нет, вы ошиблись, меня зовут Николаем, — сказал я машинально, настолько я уже сам отвык от своего имени.

– Неужели ошиблась? Не может быть, — смутившись, промолвила она и еще раз переглянулась со своей спутницей. — Вы очень похожи на того, кого я назвала. Даже голос и интонации до удивления схожи, — продолжала она с недоверием и сомнением, осматривая меня с головы до ног.

А я уже вспомнил, кто эта незнакомка, и пришел в ужас. Это была младшая сестра Нади, с которой я года два дружил лет семнадцать назад, будучи студентом комвуза. Звали ее Таней, она была моложе своей сестры года на три-четыре, теперь ей было, вероятно, около тридцати пяти. Я бывал довольно часто в их семье на Восьмой линии Васильевского острова, подолгу засиживался с Надей, что всегда вызывало недовольство и даже ревность с ее стороны. Боже, как прошлое все еще преследует меня!

Несомненно, она узнала меня, и ничто ее не убедит в обратном. Мне же ничего не оставалось, кроме упорного запирательства.

– Вы в самом деле ошиблись. Возможно, вы спутали меня с моим братом-близнецом, до крайности схожим со мной… И его действительно звали Иваном. Но он погиб на фронте, и я, к сожалению, не могу ничем помочь вам.

– Извините меня за назойливость, но такого поразительного сходства я еще никогда не видела. Жаль, что я ошиблась… Еще раз извините. — И обе женщины поспешно вышли на улицу, ни разу не оглянувшись.

Этот разговор длился минуты две, мне же он показался долгой пыткой. Больше всего я опасался появления жены — не знаю, как бы я изворачивался при ней.

Жена твердо знала, что кроме Михаила, действительно погибшего в войну и судя по фотографиям совершенно непохожего на меня, у меня не было никакого другого брата. Семейная тайна так крепко хранилась моими родными, а друзья моей юности — ленинградец Яша Хотяков и ереванец Леонид Истомин — так умно и непроницаемо вели себя при наших редких встречах, что у нее решительно не было никакого повода сомневаться в том, что она знала о прошлом своего мужа.

До войны на Невском в доме № 88 жила знакомая мне еще с 1929 года большая семья Хотяковых: отец, мать, два сына и дочь — все погодки; Яша был старше меня года на полтора, Римма — моя ровесница, и соответственно на год моложе был Исаак. С Риммой я познакомился еще в Мурманске, в драмкружке клуба совторгслужащих, а когда осенью двадцать девятого поступил в комвуз, стал вхож в эту семью, как в родную. Яша, Яков Наумович, с первых же дней знакомства стал моим задушевным другом, эта дружба продолжается и по сей день, то есть целых пятьдесят лет. Появившись в городе в сороковом году, я снова сошелся с этой семьей, единственной, кроме моих родных, посвященной в мою тайну.

После войны я постарался сразу же навести справки о своих бывших знакомых по Ленинграду. Оказалось, что почти никого из них не осталось в городе: одни погибли в блокаду, другие на фронте, а третьи, видимо, не вернулись из эвакуации. Старики Хотяковы умерли, Римма еще перед войной вышла замуж и в сорок первом вместе с мужем переехала в Астрахань. Исаак после войны тоже не вернулся в Ленинград. На Невском теперь жил один Яков, женившийся после войны.

И вот вдруг выясняется, что в этом городе все еще живут люди, помнящие меня, хотя бы Таня Рузова… Много ли их и как вести себя с ними, если произойдет новая встреча? Ведь жизнь слагается из множества случайностей, из бесчисленных противоречий и кажущейся нелогичности…