И, глядя больше на хозяйку, я рассказал, как мы, уходя с объекта вечером в лагерь, втолкали его, упирающегося и с матюгами, между двумя нашими шеренгами, а он шебутил и пытался идти отдельно. Как же, он ведь начальник над нами!.. Стражник, конечно, все это видел, — в охрану дураки редко попадаются, а этот наш подсменный дураком не был, — все он, конечно, заметил и в душе, наверное, благодарил нас, что мы сумели обуздать десятника и довести до зоны. Ведь охраннику тоже могло влететь от своего начальства за допущенную пьянку на объекте…

– Значит, ему влетело? — спросил Костя.

– Нет. Перед лагерем десятник все же сообразил и притих и через ворота прошел даже не шатаясь и как положено — отдельно.

– А охранники страшные? — опять спросил Костя.

– Разные бывают, но страшных мы не видели. Кроме того, и охранниками-то их называют не совсем правильно. Нас же никто не украдет! Чего же нас охранять? Вернее будет называть их сторожами или стражниками. Потому что их обязанность- стеречь порученных им заключенных, стеречь, чтобы не потерялись…

В тот вечер у Балашовых мы беседовали долго, ребятa уже спать улеглись. Потом мы с Михаилом вышли на улицу и сели на лавочку под окнами покурить. Тут я и Рассказал ему, откуда и как удалось мне уйти, о краже у меня денег, неоценимой помощи неизвестных мне людей в Сковородине и о своем "трудовом подвиге" в Шилке.

– Ну ты и смелый, Иван! И счастливый, бродяга!

– Ты пока не хвали, а то я, чего доброго, еще завоо6ражаю. Тут просто привалила удача, а может быть, и счастье. Ты лучше подумай, как мне здесь подработать рублишек двести, чтобы хотя до Кирова доехать.

– Я знал, что тебе надо помочь, и сегодня кое-куда успел наведаться и кое с кем поговорить, — обрадовал он меня. — Работа найдется, не тужи. Тут у нас намечается одно важное строительство, и на станции простаивает много поездов с материалами; не успевают разгружать. Берут всех желающих. Многие наши ребята ходят вечерами на разгрузку и неплохо зарабатывают. Вот и я смекнул: я оформлюсь на работу, чтобы потом получить деньги, а ты будешь за меня работать хоть сутками, под моей фамилией. Если не возражаешь, то утром я и оформлюсь.

Это было самое лучшее из того, на что можно было здесь рассчитывать. Обрадованный удачей, я сразу согласился.

На другой же день, под вечер, я вышел на работу под фамилией Балашов и рьяно взялся за дело. Напарник мне попался старательный, и дело у нас спорилось. Выгружая из вагонов различные стройматериалы, я вспоминал свои студенческие годы в комвузе, когда в воскресные дни я со своим другом Истоминым ходил на погрузочные работы в Ленинградский торговый порт. Подумал я и том, что в первые десять дней своей вольной жизни я уже второй раз нанимаюсь на работу под чужой фамилией…

В Боготоле я заработал около трехсот рублей, торжественно врученных мне Михаилом по окончании работы. Разгрузка простойных вагонов закончилась, новых составов пока не ожидалось, а другой работы подыскать не удалось. И проедаться здесь дольше мне не было смысла.

– Поеду дальше, авось где-нибудь еще подвернется случай заработать.

– Поживи еще. В крайности я перехвачу у кого-нибудь сотняжку — глядишь, и хватит до дому.

– Нет, надо ехать. Лишний день — лишний расход. А в долги тебе залезать незачем. От тебя я ничего не возьму, не старайся. Пускай Катя добывает билет до Кирова на семьдесят второй, коли у нее есть знакомая кассирша на вокзале, и делу конец.

Так и решили. А утром, когда все покинули дом, я долго раздумывал, не продать ли здесь на барахолке свой бушлат и баул. Эта коммерция может прибавить мне еще рублей пятьдесят — шестьдесят. Но когда я подумал, что без багажа и верхней одежды дальний пассажир может вызвать естественное подозрение у окружающих, то решил отложить эту затею на крайний случай. Кроме того, без бушлата мне пришлось бы целую неделю валяться на голой полке. Для меня это не было бы тягостным, к жесткому я давно привык, но коль ты пассажир — чем-то все же должен походить на пассажира, значит, следует иметь минимальную экипировку. Да и костюм было жаль затаскивать, все же он пока у меня "выходной".

Днем я побродил по городу, а потом дошел и до станции, чтобы пооглядеться и посмотреть расстояния по карте. Размышляя о дальнейшем пути, я очутился на пустующей площади у одного из привокзальных ларьков не то с квасом, не то с галантереей. Перед окошком ларька увивался бравый молодец в полувоенной форме, вовсю стараясь завлечь в свои сети молоденькую продавщицу. Ухажер стоял ко мне спиной, играя всем своим гибким станом. Я остановился в пяти шагах и, не сдержав любопытства, стал наблюдать за развитием романа.

Заметив, что его подруга смотрит куда-то ему за спину, молодец машинально обернулся и посмотрел на меня отсутствующим взглядом, продолжая что-то говорить ей. Однако, увидев его, я почувствовал, как ноги мои начинают подкашиваться, а тело покрылось холодным потом. Передо мной стоял охранник колонны № 71, который год назад не однажды водил нашу бригаду на постройку штакетной ограды. Он смотрел на меня, а я на него, как кролик на удава, и если бы его мысли не были заняты другим, он бы сразу заметил, как побледнело в ту минуту мое лицо и какой животный страх выражали мои расширенные глаза…

"Узнал или не узнал?" — думал я в эти мгновения, сделав огромное усилие, чтобы отвернуться. Кажется, я все же сумел выдавить подобие поощрительной улыбки по его адресу, повернулся и пошел, едва отрывая чугунные ноги от земли.

Между тем мой охранник снова оборотился к улыбчивой ларечнице, не придав, вероятно, мне никакого значения. Я же, придя в себя, по здравом размышлении рассмеялся над собой: "Эх и болван же ты, братец! Вот уж истинно-пуганая ворона и куста боится!"

В лагере все мы выглядели одноликой массой, зэками без имен и фамилий. Всякий охранник отвечал не персонально за Иванова и Сидорова, а за количество сданных под его охрану заключенных. А какие они? Серые, стриженые и без очков. Здесь же он был не охранником, а обычным безответственным обывателем и перед собой увидел тоже обывателя, да еще и в очках… Но не раз вспоминал я об этой встрече, не забыл ее и теперь.

Когда я потом рассказал обо всем Балашову, он не на шутку встревожился и даже вспылил:

– Ну зачем тебя понесло на станцию?! Чего ты там забыл?

В тот же вечер Катя вручила мне билет до Кирова (бывшая Вятка). Через сутки, рано утром еще в потемках, Михаил проводил меня до станции. В ожидании поезда мы грустили, не находя слов для разговора. Оба мы знали, что жизнь моя впереди ничего радужного не сулит. Удастся ли где-то прижиться и в качестве кого? Обещать друг другу мы ничего не могли, даже писем, потому что и переписка со мной могла обернуться трагедией для всех. Было ясно одно: мы расстаемся с ним навсегда, во всяком случае на многие годы. Когда подходил поезд, мы по-братски крепко обнялись… Потом я с подножки вагона смотрел сквозь слезы, как уныло он стоял на низком перроне, махал мне старой форменной фуражкой, а другой рукой вытирал глаза. Затем его фигура растворилась в утреннем тумане, и я потерял еще одного хорошего товарища и друга. Четвертого за две недели. Не слишком ли много потерь?..

В ближнем от входа купе, где я занял багажную полку, ехали отпускники и командированные, на нижней полке — женщина моих лет, инженер-геолог, с путевкой на побережье Крыма. Через сутки пути, где-то между Новосибирском и Омском, когда мои соседи стали удивляться тому, что у меня почти нет никаких вещей и я не принимаю участия в общих трапезах, мне пришлось рассказать им в горестных выражениях выдуманную и уже ставшую привычной для меня легенду обобранного перед Шилкой прораба из Комсомольска, историю, все более обраставшую событиями и фактами.

– И вот я еду, но еще не знаю, доеду ли, — продолжал я излагать истину, перемешанную с неправдой. — Скажу вам откровенно: билет у меня взят только до Кирова, а как и на что поеду дальше — не знаю. На работу, как известно, даже на временную, без связей и знакомства беспаспортному рассчитывать трудно. Простойные вагоны с грузами и запущенные свинарники здесь встречаются нечасто…