Умер Сева Копытов, племянник давно покойного дяди Феди Сапрыкина, моего отчима. Он преподавал математику в МГУ. Не видел я его лет тридцать. Завтра поеду хоронить на Троекуровское кладбище.

25 октября, среда. Утром Федя ездил в банк за стипендией. На кладбище меня отвозил Самид на своей замечательной машине. Я все время удивляюсь, как человек за волосы вытащил себя к образованию и другой жизни. Его мысль о разнообразных землячествах. А зачем надо уезжать из метрополии, чтобы сразу же требовать обучение на языке, театров, школ и т. д. Кажется, он понимает особенность своей нации. Хотя сам он, приехав в Москву мальчишкой, переменял десятки специальностей, работал таксистом, мастером на ЗИЛе, закончил один институт — автомеханический, потом наш Литературный, он понимает, что нация не рабочая, а торговая. Ну, любят они торговать, ну уйдут с Московских рынков — значит, они совсем будут пустые. А то, что они на рынках, значит, этого кто-то хочет. Десятки участковых, милиция, городские власти, которые все это терпят. Здесь, конечно, сложный вопрос, но о нем размышляют.

Русский писатель — это писатель пишущий и думающий на русском языке. Не называй себя русскопишущим писателем, а просто русским писателем. Писательство это больше, чем нация!

В ритуальном зале я вспоминал о молодом Севе, думал о маме, о дяде Феде. Много мыслей летало под этими высокими сводами. Встретил на похоронах Зою, сестру Севы, я помню ее еще девчонкой-студенткой, когда за нею ухаживал парень-музыкант из Таджикистана. Они потом поженились, парень стал председателем союза композиторов Таджикистана. Вот она жизнь, вот она и политика. Сева умер в 72 года, всю жизнь проработав в МГУ, в институте механики, весь белый, седой доцент, не хватавший звезд с неба, но проживший удивительно честную и достойную жизнь. Передаст ли он привет моим близким?

В 12 часов состоялось бюро исполкома. Пулатов еще до начала был сильно выпивши, не закончилась первая часть, — утверждали повестку завтрашнего собрания, как уже понесли шашлыки, водку и закуску. С циничной силой азиата Тимур верит в непобедимость этих средств. Я сразу почувствовал какой-то конфликт, который веял над всем этим собранием. Резко говорил Шавкат Ниязи, еще недавно постоянный союзник и друг Пулата, его защитник, советник и серый кардинал. Шавкат проработал в Союзе 40 лет. На чем они поссорились? Тут же Пулатов наехал на Арсения Ларионова, директора «Совписа», который всегда писал все его уставные документы. О силе предварительного скандала стало понятно, когда юрист МГСПС, по просьбе принципала, зачитал параграфы устава, по которому Пулатова можно снять с должности. Снять его с должности нельзя, для этого он сам должен написать заявление. Устав в свое время он создавал вместе с Ларионовым. Хорошо поработали. И не рыпайтесь, не получится. Пулатов говорил какие-то упреждающие речи о воровстве, о слухах, об удивительно выгодном для МСПС проекте Госкомимущества по сдаче в аренду усадьбы Ростовых. Своим подозрительным умом я представлял, что за этим может стоять.

26 октября, четверг. В десять часов Исполком начался с речи Тимура, полной тех же подтекстов, мыслей о том, что без него всем будет плохо, что он единственный, кто может поддерживать ситуацию. Пулатов все время нажимал, что здесь представители Госкомимущества. Вот они встанут и все вам расскажут. Эти двое ребят, с готовностью бывших и вчера, сидели и сегодня. Какая-то большая заинтересованность у этой пары. Я уже понимаю, все решено, условия и для ресторана и для других организаций, оккупирующие усадьбу арендой, удобные, в лучшем случае для Тимура не хлопотные. А тут старый черт Михалков влезает в это дело и говорит, а надо ли союзу идти в долговременную кабалу. На этот раз круг слушателей был расширен. Кроме представителей республик, сидели и русские писатели, в частности Бондарев, Михалков. Это именно по их инициативе было собрано это совещание. Потом вместо отчета по работе с национальными литературами Ниязи произнес 40-минутную речь, полную самых серьезных обвинений в сторону Пулатова. Здесь и каких-то 1,5 миллиона долларов, недополученных Сообществом за уступку права на дом кому-то из банков или застройщиков. Такой факт, дом, действительно был. О деньгах за проданную квартиру, принадлежащую ранее СП. О каких-то других суммах. Все это было так крупно и отважно, что напоминало вымысел.

Как правило, писатели из республик, совершенно задавленные местными властями, удивлялись, что у русских писателей еще что-либо есть. Для них еще поддержка Пулатова — это поддержка своего, кровного. Если это все перейдет к РФ, то они станут никому не нужны, кто хоть изредка будет принимать их в Москве. Время действительно изменилось, МСПС выродилось в организацию, работающую с начальством. Они и сейчас в практическом смысле нужны только Тимуру. Он распределитель средств, международный представитель. Я его всегда поддерживал.

Михалков читает свое обращение. Его подписал он сам, Бондарев, Гамзатов. Все весомо. Он, Михалков сам — почетный председатель Сообщества. Сразу же возникает склока по ведению собрания. Пулатов пытается давать слово в дискуссии только своим. Возникает предложение по ведению собрания кем-либо из объективных людей: Гусев или Есин. Я все время помню, что в три у меня Ученый совет.

Я хорошо выступил в самом начале. Моя задача состояла из желания «взнуздать» Пулатова и дать ему время «исправиться», замять скандал. Но первое, что надо сделать, если он, как уверяет, живет честно, ввести его в какие-нибудь рамки. Отсюда и мои предложения. Все денежные платежи вести только через банк. Требование независимого аудита. Я понимал, что спокойно, не пошевелившись, стоически выслушав все сказанное, Пулатов никогда заявление не напишет. Значит, процедуру надо тянуть и постепенно создавать прецедент для внеочередного съезда. Я отчетливо понимал, что за стенами всех этих ресторанов в центре Москвы и магазинов стоит мафия, опасная и беспощадная.

Во время небольшого перерыва со мной переговорил Михалков. Рассказывал о бытовухе Т.И., но это даже не для дневника.

Уехал с Исполкома в надежде закончить быстро ученый совет и вернуться. Около четырех, уже снова в пальто, звоню секретарю: «Как там идут дела?» Одновременно вспоминают рассказанное Михалковым. Девка наглая, слова чеканит. Отвечает: «Исполком закончился.» — «Соедините меня с Пулатовым. Кто говорит?» — «Говорит ректор Литературного института.» В трубку отчетливо слышу переговоры. Она повторяет дословно лишь то, что я уже слышу, Пулатов шепчет со злобной аффектацией. «Тимур Исхакович не хочет говорить с ректором Литературного института».

Самонадеянный дурак!

Вечером ездил в общежитие. Опять всякие мелочи. Разворачивается целая история с простынями. Если нельзя украсть напрямую, то делаем это косвенным образом. Купили плохие простыни для общежития за цену, в два раза превышающую рыночную. Потом вскрылось, что все эти самые дорогие покупки делаем через одну и ту же фирму. Кому-то из наших эти перекупщики отстегивают.

Во время Исполкома говорил о своих «Дневниках» в «Современнике» со Стрелковой и Михалковым. Ирина Ивановна, в частности, касаясь ведения мною финансовых дел, говорила об их открытости. Собственно, этого все хотят и от Пулатова.

27 октября, пятница. Вечером параллельно с замечательной «Книгой мертвых» Э.Лимонова принялся читать сборник «Четыре шага в бреду» — французская маргинальная проза первой половины ХХ века. Здесь новый перевод «Кэреля» Жане и повести Арагона, Жоржа Батая и Пьера Луиса. Начал по алфавиту с Арагона. Его повесть интригующе называется «Лоно Ирены». Хорошо начинал автор многотолстой эпопеи «Коммунисты», которую мы изучали в университете. Действительно, на кровати можно было разглядеть лежащего на спине раздетого артиллериста, который теребил толстую сисястую девку со складками на боках и признаками базедовой болезни на шее. У нее были выпученные глаза и маленький, словно прорезанный бритвой, ротик. Она вертелась как бешеная. Два другие клиента, солдафоны, с низкими лбами и свиными глазками, спокойно дрочили с тупым видом, сидя напротив на стульях в ожидании своей очереди.