Ужинали в этой самой обстановке. Меню было по-французски скромным: омлет с сыром и ветчиной, красная фасоль с кусочками мяса, торт, чай, традиционный сыр. Здесь дело не во французской прижимистости, а в невероятной занятости Ирины Ивановны и Клода. Клод, кстати, выпускает 5-томник Маяковского со своими комментариями. Мне кажется, что мы в России этого поэта мирового класса окончательно забыли. Вина было много. Я впервые попробовал «Вдову Клико». Отличается французское шампанское от вина, которое называли «Советским шампанским». Посидели тихо и ладно: четыре ректора как никак…

Разговор крутился вокруг отсутствия вступительных экзаменов во французских университетах, записываются эмигранты: алжирцы, выходцы из Африки, — но это еще и социальная реабилитация. Разговор крутился вокруг национальной проблемы. Фриу сразу обозначил свою позицию по Чечне: для его поколения много значила борьба против войны во Вьетнаме и Алжире. Я понимаю, это стабилизировало духовный мир. Здесь есть и обязательная привычка интеллигенции бороться «против» государства. Привычка — рефлекс к подобной благостной цивилизации. Разумеется, понять, почему многие деятели культуры, в частности, Михалков и Сокуров, занимают своеобразную и такую близкую мне позицию по Чечне, Фриу не хочет.

Ирина Ивановна с облегчением обнаружила, что мы доберемся до нашего общежития своим ходом. У Клода и Сокологорской дивной красоты афганская борзая. Шерсть везде, как и у меня в квартире.

18 мая, четверг. День музеев.

Все рассчитали, чтобы музейную карту использовать на полную катушку. Но не тут-то было, карта действует только для госмузеев. А мы-то раскатали губы на «музей эротики», о котором узнали в путеводителе, пять этажей набитых несколькими тысячами экспонатов. Поразили «эротические» устройства и порнография начала века. В принципе ничего не меняется. Фигура сидящей в кимоно японки, сразу через зеркало видны ее половые органы. Наши русские в книге отзывов: «Мы из России. Интересно, но немного старомодно. Хотели бы узнать что-нибудь новое и свежее. 17.05.2000 г. Л. Казакин, А. Леонов».

19 мая, пятница. Вы можете сколько угодно стоять над уже давно поевшей и сложившей свой коробки на поднос французской парой в переполненном «Макдональдсе», но они и не подумают двинуться. Пока лишь три раза, за время пребывания в Париже, посещали «Макдональдс», один раз побезумствовали на улице Риволи в открытом кафе (кофе, два сэндвича — 100 франков).

Музей Клюни. Это рядом с Сорбонной. С десяток раз, в прежние времена, вместе с Б.Н. Тарасовым проходили мимо каких-то археологичностей, меня магнитом тянуло к ним, но вот оказалось, что это действительно остатки римских терм — эти провинциальные остатки тоже впечатляют! — рядом музей Клюни, созданный на основе аббатства. Еще раз вспоминаю, что никто не сделал так много для восприятия русскими истории Франции, как два писателя: Дюма-отец и Морис Дрюон. Они крепко мифологизировали персонажей ее и топонимику. Что там делал у нас д'Артаньян? Сен-Жермен, Сен-Дени — впервые я об этих местах узнал от знаменитых авторов.

В музее Клюни для меня оказалось впечатлительным: постановка музейного дела, античные реалии — первые термы, которые я видел, литературное слово отчасти материализовалось. Здесь предметы средневековья, среди которых шесть гобеленов «Дама с Единорогом». Все это в деталях не удается сохранить в памяти, но в душе надолго будут раздаваться звоны, и чувствоваться вибрации, исходящие от этих кусков тканей. Вот оно, просто, безо всякой внешней цели и назидательности, прекрасное. Возможно, это символическое изображение человеческих чувств. В одном из залов выставлены и головы ветхозаветных царей, сбитые со статуй Нотр-Дама во время революции. Надпись на табличке — «еврейских королей», в путеводителе — иудейских «королей», из чего можно сделать вывод, что французских. Почти сразу же после музея я совершенно случайно наткнулся на этих же «королей» у Пруста. Как переплетаются жизнь, литература и сегодняшняя политика.

Напротив римских развалин на бульваре Сен-Мишель (это часть Клюни) — все тот же «Макдональдс». Не утерпели. Установил, для чего на стаканы с салатом надевают пластмассовые купольные навершия, — это чтобы перемешать салат с майонезом. (110 франков)

Бросается в глаза: кроме смотрителей, среди посетителей музеев нет африканцев. Изредка чернокожие ребята и девушки попадаются со школьными экскурсиями.

В метро. Заходим, возвращаемся из Лувра. Молодая женщина на балалайке играет русские мелодии. Вознаграждают ее за старания не густо.

В Лувре на первом (нашем втором) этаже устроено маленькое кафе на лестнице, возле классический барельеф «Нимфа Фонтенбло» Б. Челлини. Цены сносные: двойной эспрессо и горячий шоколад — 37 франков.

С.П. обладает каким-то специфическим зрением аналитика на искусство. Он улавливает и формулирует то, чего не вижу я. Собственно ему я обязан тем, что впервые, «несюжетно» увидел Монну Лизу. Многомысленно. Но все это еще и радует глаз. Столько людей общаривают эти ткани взглядом, что все краски должны были сгореть и обесцветиться.

Все рядом. Дворец Правосудия — его я видел раньше — и знаменитая часовня Сен-Шапель, уже три предыдущих раза бывая в Париже, жалел на посещение этого музея денег. И здесь с особой остротой понял, как невыгодна жадность. Последний раз я заглянул в открытую дверь, на меня пахнуло золотом, я подумал, что все, фраер, видел, познал. Но сейчас оказалось, что это помещение для слуг, а господская-то, немыслимой красоты, церковь наверху. Планируемый эффект: ощущение неземного!

Тут же я не утерпел и показал С.П. Дворец Правосудия, в котором был раньше, и потому привык управляться. Нужна особенная решительность, чтобы по нему походить. Впрочем, в одном из углов Дворца на полу сидела школьная экскурсия и учитель что-то им рассказывал. Мы даже завалились в какой-то зал, где шло слушание дела. Дамы в мантиях были похожи на породистых собак, которые только потому, что ощущают присутствие хозяина, не вгрызаются друг другу клыками в горло.

На улице шел дождь, уходить из дворца не хотелось. Из чувства раскованности посетили туалет. В туалете во всю дверь надпись «нет закона, нет правосудия». А чуть ниже по-французски «Ищу черного парня». А говорят о расовой нетерпимости!

Под дождем через «Порт Неф» пошли в Лувр. По дороге зашли в Нотр-Дам. Здание, так подробно описанное Гюго, потрясает своими размерами. Каждый сантиметр здесь отвоеван у земного притяжения. На фасаде те самые ветхозаветные короли, головы которых мы только что видели в музее Клюни. «Метрдотель сейчас был занят разговором с двумя слугами. Они поклонились мне, а я недоумевал, почему же я не узнал их, хотя в их манере говорить мне слышалось что-то знакомое. Эме не нравились их невесты, и он костил обоих слуг за помолвки. Он воззвал ко мне, но я отговорился тем, что я здесь не судья, так как эти люди мне не знакомы. Они назвали свои имена и напомнили, что часто подавали мне в Ривбеле. Но один из них отрастил усы, а другой сбрил и остригся наголо — вот почему, хотя у них на плечах были все те же (а не другие, как после неудачной реставрации собора Парижской Богоматери головы), мой взгляд на них не задерживался: так разные мелочи ускользают от производящих самый тщательный обыск, валяются у всех на виду, на камине, и никто их не замечает» (стр. 353).[2]

Как ни увлекательно бродить по Парижу, а все равно тянет в нашу чумазую гостиницу, к собеседованию с господином М. Прустом. Это по-настоящему меня увлекает. Уже становлюсь противником того, чтобы набирать и набирать внешние впечатления.

Все парижские вестибюли метро залеплены огромными плакатами с изображениям обнаженной шоколадной девицы, вызывающей чувство некоторой неловкости — реклама купальника бикини (95 франков).

Сравнивая московское генерализированное метро с изящным, подвозящим вас почти к каждому дому, парижским, представляешь как наша толпа с сумками наперевес разнесла бы эти стеклянные барьерчики и забила все лестницы и переходы. Но, может быть, ручейки тоже способны пропустить весь поток?