Я с вами проститься едва ли успею.

Ракета на старте, и близится запуск.

Меня высылают на Кассиопею,

В какую-то звездно-туманную зябкость.

Еще я случившимся всем потрясён.

Себя донимаю вопросом невольным:

Зачем я отправился на стадион?

Как я очутился на матче футбольном?

Ракета рванется — и был я таков,

Меня понесет к фантастическим высям,

Не ждите моих телефонных звонков,

Не ждите моих телеграмм или писем.

Трагически выбросив руки вперёд,

В толпу нападавших ворвался голкипер.

Сто тысяч людей на трибунах орёт,

Сто тысяч качается с ревом и хрипом.

Как будто гремит на трибунах хорал

И сто Ниагар низвергается дико,

И как же случилось, что я не орал,

Что я не издал ни единого крика!

Умильно глаза к небесам возведя,

Мне так говорил на прощанье судья:

— Я счастья желаю вам в мире ином.

Вам нечего делать на шаре земном.

Вокруг меня злобою воздух сожжён,

Мотаются лица, гримасами пенясь,

Орут мне — стиляга, кричат мне — пижон,

Шипят — тунеядец, вопят — отщепенец!

Уже адвокаты меня не спасут,

Уже отреклись от меня адвокаты,

Уже надо мной показательный суд!

Повсюду собранья, повсюду плакаты.

Я враг человечества — я не орал,

Когда человечество дружно орало.

Меня посадили в тюремный подвал.

Я ночью на звезды гляжу из подвала.

И вот среди звездной сверкающей пыли

Уже я лечу небосводом ночным,

Как будто меня ослепительно вбили

В ворота вселенной ударом штрафным!

Да что я — бревно какое,

подхваченное рекою

смывающих всё времён.

А где-то рядом Державин

барахтается, забавен

и с участью примирён.

И все мы несемся скопом,

застигнутые потопом

мгновений, минут, веков.

И одинаков жребий

праведников и отребий,

гениев и пошляков. '

Я времени не попутчик!

в потоках его шипучих

плыву вперекор ему,

Как бился я в рукопашной

с волною его вчерашней,

так с завтрашней бой приму.

И, подымаясь руслом,

я слышу, как время с хрустом

ломается изнутри.

Я время пробью — и двинусь

туда, где идут впереди нас

народы, царства, цари.

Эмигранты, хныкать перестаньте!

Есть где, наконец, душе согреться:

Вспомнили о бедном эмигранте

В итальянском городе Ареццо.

Из-за городской междоусобицы

Он когда-то стал невозвращенцем.

Трудно было, говоря по совести,

Уцелеть в те годы во Флоренции.

Опозоренный и оклеветанный

Вражескими ложными наветами,

Дважды по одним доносам грязным

Он заглазно присуждался к казни.

В городе Равенне, на чужбине,

Прах его покоится поныне.

Всякий бы сказал, что делу крышка,

Что оно в веках заплесневело.

Но и через шесть столетий с лишком

Он добился пересмотра дела.

Судьи важно мантии напялили,

Покопались по архивным данным.

Дело сочинителя опального

Увенчалось полным оправданьем.

Так в законах строгие педанты

Реабилитировали Данте!

На фронтонах зданий гордый профиль!

Сколько неутешных слез он пролил

За вот эти лет шестьсот-семьсот…

Годы пылью сыпались трухлявой.

Он давно достиг уже высот

Мировой несокрушимой славы.

Где-нибудь на стыке шумных улиц

В небольшом пыльно-зеленом сквере

Он стоял, на цоколе сутулясь,

Осужденный Данте Алигьери.

Думал он: в покое не оставят,

Мертвого потребуют на суд:

Может быть, посмертно обезглавят

Иль посмертно, может быть, сожгут.

Но в двадцатом веке, как ни странно,

Судьи поступили с ним гуманно.

Я теперь смотрю на вещи бодро:

Время наши беды утрясёт.

Доживем и мы до пересмотра

Через лет шестьсот или семьсот.

Вот мои комнаты светлые, ясные.

Окна с огромными ветками ясеня.

Ваза на столик поставлена с розами,

В гости ко мне все друзья мои позваны.

Слышно, как ветки за окнами возятся.

Только у двери ни стука, ни возгласа,

Только уж слишком светло и торжественно,

Слишком возвышенно небо развешено,

Слишком он холоден, свет этот брызнувший,

Слишком прозрачный и слишком он призрачный,

Кажется — это не розы на столике,

А над хрустальною вазою сполохи.

Ваза, и розы, и ветки за стёклами,

Небо закатное с кровоподтёками, —

Сколько простора, и света, и воздуха!

Но ни один не явился из позванных.

Я разминулся с друзьями во времени,

Где-то они за окном, за деревьями,

За океаном, за всеми закатами,

Где-то затеряны, где-то запрятаны,

Может быть, даже вас нет на земле еще,

Круглой земле между звезд зеленеющей,

Где для меня было самое высшее —

Это мгновенье и это двустишие.

Может быть, встретимся где-нибудь в воздухе

На подвесном, на приснившемся мостике,

И покачаемся по небу наискось,

Там, где осанисто плавают аисты.