На следующей перемене Химик увидел Сашку в зале. Сашка стоял у окна и рассказывал обступившим его ребятам про появление и исчезновение корреспондента.

— Наговорил я ему сорок бочек арестантов, он сразу и обалдел. Идет и обо все столы по очереди стукается… Ей-богу!..

Вдруг всё в зале затихло.

Из двери прямо к кучке у окна шел Викниксор. Химик увидел его последним.

— Тш-ш…

— Ну-с, — иронически глядя на Сашку, проговорил заведующий: — объясни мне, сделай милость, что у тебя там накипело?

Толпа зашевелилась; некоторые злорадно, предчувствуя дешевое развлечение, засмеялись; некоторые робко попятились и начали пробираться к дверям.

Сашка стоял бледный.

— Я не понимаю вас.

— Вы изволили изъясняться в ваших чувствах в присутствии лиц, которые могут засвидетельствовать это. Впрочем, если вам по всегдашней вашей привычке благоугодно будет начать отпираться…

— Что вы хотите?

— Да что у тебя накипело, скажи мне… Ну, не смущайся, светик, не стыдись, подними глазки, стань ровненько и начинай…

— Хорошо! — Сашка сжал в карманах кулаки и поднял голову. — У меня накипело вот что. Всегда, как только кто-нибудь приходит в школу, вы водите и показываете музей и всё хорошее… А обо всем скверном, которого у нас до чёрта, всегда молчите и замазываете…

— Постой. Во-первых, сегодня корреспондент пришел в мое отсутствие, а, во-вторых, где ты нашел плохое, что тебе не нравится?

По залу, весело разговаривая, прошли Иошка, Фока и третьеклассник Душка. Фока взглянул на толпу и улыбнулся…

— А Саша наш опять агитирует; теперь, кажется, добрался уже до Викниксора…

— Он неисправим! — пожал плечами Иошка.

— Разве это допустимо? — горячо говорил Сашка.

— И разряды, и "летопись", и изоляторы, и оставление без обедов, и многое другое… Что вы там тычете гостям музеи и журналы, почему вы не покажете им изолятор?

— Слушай, можно говорить, но нужно и следить за тем, что говоришь. И летопись, и разряды, и изолятор — это система… Наказания в дефективной школе необходимы — это истина непреложная…

— Допустим… Пусть наказания нужны… Но ведь в школе произвол, каждый воспитатель делает то, что он захочет…

— Каждый воспитатель действует на основании инструкции.

— А где она? — вырвалось неожиданно у Химика. Инструкция ваша?

— Инструкция в канцелярии, и показывать ее каждому сопляку мы не находим нужным. Но мы действуем, руководствуясь ею…

— Хорошо, — продолжал Сашка, — у вас есть общая инструкция, но ведь все-таки воспитатели, и руководясь ею, могут делать всё, что им вздумается. Вот, например: идет шкидец и держит руки в карманах; один воспитатель и внимания на это не обратит, а второй возьмет и запишет: "нет такого закона — скажет, — чтобы руки в карманах держать". Или на подоконник сядет кто, — один воспитатель не запишет, а второй, запишет. "Это непорядок, — скажет, — я на основании инструкции должен за порядком следить, а раз его нарушают, должен записать" — и запишет; и прав… Нет, Виктор Николаевич, школьного основного закона у нас нет… А помните, вы же сами на древней истории, когда мы про Дракона и Ликурга учили, вы сами сказали, что закон, даже самый суровый, самый жестокий, лучше беззакония…

Когда Сашка говорил, в зале стало совсем тихо, и только слышался его одинокий, взволнованный голос… Викниксор молчал и был казалось, тронут горячностью шкидца.

Но перемена уже успела кончиться и дежурный начал звонить на урок.

Викниксор опустил свою ладонь на Сашкино плечо.

— Хорошо… Я буду помнить всё, что ты сказал. Мы обсудим на педсовете вопрос об основном законе, о школьной конституции… И это хорошо, что ты горячился и высказал. Не забывай так делать и дальше… А теперь, — возвысил он голос, обращаясь к остальным, — идите в классы…

В представлении Химика халдеи были породой людей, которая действует всегда противно природе и здравому смыслу. И он, казалось, знал наверняка, как должен поступить халдей Викниксор при разговоре с Сашкой: сначала обругать, потом закричать, вцепиться в загривок и поволочить в изолятор. Так делали все. И заведующий "Пешка" из детдома "Красный Молот", и заведующий генерал с Миллионной, и профессор Подольский в своем морально-социальном институте.

Викниксор так не сделал… Он не кричал на шкидца, а, наоборот, пообещал всё запомнить и обсудить на педсовете. Он не потащил его в изолятор, а одобрил и похлопал по плечу. Он выслушал его и был взволнован.

Химик за свою жизнь стал двужильным человеком, и никакие чувства, а тем более халдейские, не могли прошибить его. А между тем, когда шедший с ним рядом Лепешин пробормотал с самым искренним недоумением, что ведь Викниксор-то оказывается парень что надо, Химик поддержал своего друга.

Они весь день порывались сходить к Сашке и поговорить с ним и о конституции, и о Викниксоре, но, как на зло, Лепешину подошла очередь дежурить по классу, а к Химику придрался извечный его враг Амёбка и велел стоять после уроков в наказание. Потом был ужин и опять уроки, и только после вечернего чая смогли ребята попасть к Сашке.

И тут им не повезло: Сашка в музее был не один; рядом с ним у топящейся печки сидели Иошка и Душка, а на диване, привольно расположившись и не боясь измять свой новый коричневый костюм, курил Фока.

— Входите, входите, — крикнул Сашка, видя, что Химик и Лепешин хотели уже повернуть обратно. — У меня ведь сегодня званый вечер. Я вам утром и сказать не успел, чтобы вы меня поздравили… Мне сегодня стало 16 лет.

— Ну? — неизвестно отчего обрадовался Химик. — Ишь ты как… поздравляю.

— Поздравляю, — тихо сказал Лепешин и покраснел.

Самым неприятным для Лепешина было присутствие в музее Душки. Этот красивенький и похожий на куклу шкидец с синими женственными глазами и нежным лицом, — "Херувимчик" и "Душка" по прозванью всех окрестных марух и торговок семечками, сердца которых он покорял одним взглядом, — был самым отвратительным из шкидских ростовщиков. Он осторожно и с чисто паучьей вежливостью опутывал своих должников, нагонял и выколачивал огромные проценты, действуя где сам, где через подставных лиц, не стесняясь пускать в ход и ругань, и кулаки, и фискальство… Неизвестно, как он попал в Иошкину компанию, которую с легкой Сашкиной руки называли "золотой молодежью".

Может быть, привлекало присутствие блестящего, аристократичного Фоки; может быть, надоела своя ростовщическая брашка…

Как-то не верилось, глядя на него, что юноша с таким чистым и нежно-откровенным лицом мог изо дня в день подличать и заниматься грязными делами. Именно эта двойственность и свела с ним Иошку. Тот любил все необычное, странное и ненатуральное. Он часто подолгу и откровенно, во всех омерзительных подробностях расспрашивал Душку, — которого прозвал Дорианом Греем, — о его должниках, ссудах и процентах, хотя чаще всего тот просто отвечал: "Деньги не пахнут".

Сейчас Душка даже показался Лепешину еще более неприятным, чем обычно… Он видел, как этот шкидец затащил в уборную и колотил там своего одноклассника Федорку, вконец проигравшегося картежника, который безнадежно задолжал ему рубль… Душку боялись, хотя ни силой, ни храбростью он похвастаться не мог, а поддерживал уважение к себе хвастовством и рассказами шпанских историй, где обязательно участвовал он и трупы, ножи, шпалера, кровь… Его даже и звали за это: "два ножа и сбоку пушка".

— Ты определенно неисправим, Сашка, — раскачиваясь на стуле и кривя свой большой и некрасивый рот, насмешливо говорил Иошка: — я слышал, что ты договорился с Викниксором до конституции… Ну, что ж, бог в помощь, в добрый час. А всё-таки ты идиот, прости меня. Кого ты у нас насмешишь этой допотопщиной? Хочешь, расскажу тебе про нашу шкидскую демократию… Про остракизм наш знаешь? Приходит к Викниксору делегация, говорит: желаем искоренить воровство, созвать собрание, чтобы каждый подал записку с фамилией. Чья фамилия пять раз повторится, тот огребает лавру или реформаториум, знаешь это?.. Ну так вот: против меня пятнадцать человек собралось. А Женька?.. Купил себе за пуд хлеба должность старосты по кухне…