Евстафьев Константин

Ольховский Павел

Предисловие

Со школой им. Достоевского (сокращенно ШКИД) мы познакомились по нашумевшему роману воспитанников этой школы Л. Пантелеева и Г. Белых.

Выходцы той же «Республики ШКИД» П. Ольховский и К. Евстафьев задумали продолжить жизнеописание школы, доведенное в «Республике ШКИД» только до 1923 года.

Таким образом «Последняя гимназия» является фактически продолжением романа Л. Пантелеева и Г. Белых.

Авторы «Последней гимназии» подошли значительно серьёзней к теме. Если в романе тов. Пантелеева и Белых школа выглядит этаким «домом шалунов», правда трудно воспитуемых, но все же местом, где маленькие беспризорники безусловно превращаются в конце-то концов в полезных членов общества, то «Последняя гимназия» несравненно суровее разделывается со школой.

Роман т.т. Ольховского и Евстафьева явно задуман как разоблачительный документ. Роман беспощадно разбивает то несколько идиллическое впечатление, которое остается от книги «Республика ШКИД».

Таким образом, если первый роман о школе им. Достоевского грешил излишним затушевыванием подлинной действительности, то второй роман, наоборот, характерен подчеркнутым сгущением красок.

Т.т. Ольховский и Евстафьев несколько недооценили факта создания в Республике Советов в период голода и разрухи школы, рассчитанной на перевоспитание беспризорников.

Без средств, без педагогических кадров было затеяно труднейшее предприятие по переделке искалеченной природы одичавших беспризорников. Понятно, что тут было великое множество ошибок и основная та, что школа слишком уж походила на старую классическую гимназию.

Излишний упор авторов на личность заведующего школой может оставить впечатление, что тяжкий путь школы объясняется индивидуальными особенностями её руководителя, тогда как причины эти более общие и более важные.

Если авторы «Республики ШКИД» в тёплых тонах нарисовали образ Викниксора (так прозвала Шкида своего заведующего), то авторы «Последней гимназии» превратили его в упрямого, грубоватого человека, не умеющего ладить со своими буйным воспитанниками.

Разлад между Викниксором и школой объясняется и первую очередь тем, что педагогический опыт, полученный в буржуазной школе, давал злейшую осечку при применении к новому социальному материалу.

Большая ценность романа «Последняя гимназия» в том и состоит, что тут с большой рельефностью показан Разрыв между буржуазной педагогической системой и новой социальной средой.

Педагогическое руководство делало всё для превращения советской школы в чисто гуманитарный институт. Но институты, так любовно воспетые Чарской, не могли строиться на людском материале питерских беспризорников.

Дикая орда испорченных улицей ребят могла быть превращена в разумный коллектив только системой трудового воспитания. Но этого и не было в ШКИДе, где ребят заставляли по десять часов в сутки зубрить иностранные языки и упорно налегать на литературу.

Руководство школы неуклонно тормозило самодеятельность, срывало попытки ребят построить самоуправление и тем мешало выработке коллективистических навыков.

Недаром заведующий школой, взамен созданного ребятами юнкома, советовал наподобие английских школ создать организацию только лучших учеников — тутеров.

На этом примере ясно видно, как опыт буржуазной школы механически переносился в совершенно иную социальную среду.

Авторы «Последней гимназии» совершенно правы, когда указывают, что ШКИД это отнюдь не единичное, случайное явление. Таким тяжелым ухабистым путем развивались наши школы дефективных детей.

Проблема перевоспитания беспризорников отнюдь еще не решена, и тем большее значение приобретает изучение психики трудно-воспитуемого ребенка. «Последняя гимназия» дает для этого богатейшую галерею интереснейших типов.

Авторы склонны несправедливо отрицать то положительное, что дала школа им. Достоевского, несмотря на все свои огромнейшие недостатки. Т.т. Ольховский и Евстафьев не учитывают хотя бы тот разительный факт, что именно из этой школы вышли авторы двух чрезвычайно интересных литературных произведений.

Анатолий Горелов.

Глава первая (вступительная)

После зимы, как известно, бывает весна и лето… Зимой и весной в школах занимаются, а летом ничего не делают.

Эту немудрую истину особенно твердо помнили в Шкиде (так сокращенно назывался детдом для дефективных: «Школа имени Достоевского» — Шкид), помнили не только одни воспитанники — шкидцы, но и воспитатели — «халдеи»: программы летней школы загонялись в самые тёмные углы шкафов, об экскурсиях говорилось всё туманней и туманней, хотя, впрочем, ребята и не пылали особенной охотой путешествовать.

В мае месяце халдеи начинали понемногу «смываться» и «сматываться», т. е. попросту говоря, уходить в отпуск, а шкидцы начинали «вертеть вола» или «трепаться», т. е. попросту говоря, ничего не делать.

Так начиналось лето.

В 1923 году всё шло, как было заведено и положено по закону, но к августу тихое и беспорядочное благополучие всё-таки нарушилось…

Половина воспитателей в это время была в отпуску; заведующий школой Виктор Николаевич (сокращенный предприимчивыми ребятами в Викниксора) уехал в Москву на сельскохозяйственную выставку, а шкидцы, наотдыхавшись за июнь и июль, принялись развлекаться.

Развлечения вначале были мирны и невинны. Носились ночами, закупавшись в одеяла, по школе, пугали и сбивали с ног халдеев, утраивали кошачьи концерты, плевали с самым добродушным видом из окон на прохожих или, наконец, крали из учительской «Летопись» — толстейшую книгу, куда записывались все проступки воспитанников, — и тащили её жечь.

Но однажды в Шкиде исчезли все электрические лампочки. А на другой день из спальни пропало несколько пар сапог. Ещё через день оказалась взломанной и обворованной кладовая. Потом с соседнего, закрытого в войну завода огнетушителей, пришел с милицией сторож разыскивать срезанные ночью провода и свинцовые трубы…

Шкидцы знали, что это работают со своими сламщиками — подручными из малышей — четверо старших ребят, приобретших впоследствии грозную кличку «особенных».

Эта четверка — Цыган, Бык, Гужбан и Бессовестин — сошлась между собой случайно, и общего у них ничего не было.

Цыган и Бессовестин — четвероклассники, умные и способные ребята, дельные ученики, впрочем, уже в возрасте и начинавшие скучать.

Гужбан, первый в Шкиде после Купца силач, высокий широкоплечий детина из третьего отделения, с узким лбом, заросшим черными жесткими волосами, с толстыми вывороченными губами и узловатыми по обезъянне длинными лапами, всем обличьем похожий на ломовика, прехитрое и предобродушнейшее существо — недавно был прислан из пересыльной тюрьмы. Хотя на вид ему было лет восемнадцать, документы представил он на пятнадцатилетнего. Разница в три года, куда входили кражи, тюрьма, приводы — давала возможность спасаться как несовершеннолетнему от суда и заключения… В Шкиде Гужбан науками не интересовался, занимался через силу и больше думал насчет того, что плохо лежит…

Бык, тоже третьеклассник, ничем особенным, кроме силы, не отличался.

Эта четверка, после отъезда Викниксора в Москву, воспользовавшись временным беспорядком и замешательством, поворовывала. Сперва работали порознь, потом группой, потом со своими сламщиками. Работали не по-шкидски — широко, обделывали дела, которые подстать были и профессиональным скокарям. Этот «промысел» так захватил школу, что, пожалуй, половина всех шкидцев начала заниматься им…

Дошло до того, что даже Кося Финкельштейн, лирический поэт Кося, и тот увлёкся этим прибыльным делом…

Однажды ночью, трясясь от страха и судорожно лязгая зубами, он перелез забор, вынеся в своих огромных поэтических штанах до полпуда скобленого свинца с завода огнетушителей.