– Почему бы нам не позавтракать вместе и не узнать получше друг друга? – любезно предложил Рабиноу.
– Я не прочь, – ответил я, и мы сели за стол. – Хочу только честно предупредить, что люди знают, где я нахожусь. Люди из федеральных правоохранительных органов.
– Чудесно. Я, право, так и полагал.
– Вы так полагали? – совершенно искренне изумился я.
О том, что я уехал в Америку по приглашению СБФинП, знали только Юрий и Шевченко. Неужели я ошибался насчет Шевченко? Что из того, что он старший следователь? Может, и его купили? А не связан ли он каким-то образом с Рабиноу?
– А что тут удивительного, мистер Катков? – ответил он как-то снисходительно. – Мне ведь не нужно рассказывать вам о могуществе прессы. – И он предложил мне свежий номер «Нью-Йорк таймса». Внизу на первой полосе газеты под текстовкой, в которой говорилось: «Смерть агента связана с расследованием отмывания денег», была фотография Скотто на стоянке автомашин СБФинП в окружении толпы репортеров. Сзади нее человек недоуменно разглядывал журналистов. Голова его была обведена желтым фломастером. Этим человеком был я.
– Не отведаете ли апельсинового сока? – предложил Рабиноу с хитрой улыбочкой. – Свеженький, только что выдавлен.
Служанка в форме подкатила сервировочный столик и наполнила соком бокалы, положила на тарелки блины и копченую лососину.
– Я в замешательстве, мистер Рабиноу, не знаю, что и подумать, – заметил я, когда служанка разлила по чашкам кофе и отошла. – Обо мне здесь ничего не написано, мы с вами никогда не встречались. Как же вы догадались, что это именно я?
– А я привык распознавать любого, кто может навредить или, наоборот, оказаться полезным мне, – объяснил он, помешивая кофе. – Вы, Катков, занимаете двойственную позицию, и я еще не решил, к какому лагерю вас отнести.
– Наемный убийца в Москве склонил меня к мнению, что вы уже приняли решение.
– Убийца? – переспросил он с явной обидой, глаза его сузились от гнева. – Почему вы так думаете? Я предпочитаю оружие умственного поединка, тщательно выбираю цели и очень редко промахиваюсь.
– Я не собираюсь обидеть вас, но тот малый в лифте искал у меня не коэффициент умственного развития.
Рабиноу ткнул пальцем в газету и сказал:
– Ребята с крупнокалиберными убойными ружьями. Подумайте только. В мире кругом насилие; чем больше у тебя достижений, тем интенсивнее на тебя охотятся. Спортсмены, кинозвезды, предприниматели – все мы плывем в одной лодке. К сожалению, в мире бизнеса оружие и охранники стали такой же неотъемлемой частью, как женщины и компьютеры.
Откинувшись на спинку стула, он посидел так минуту другую, потом встал и пошел к камину, а я подумал, что его слова были бы хороши для надгробной надписи. На мраморной надкаминной полке стояли в рамках семейные фотографии: обожаемой жены, миловидной дочери – вот она ребенок, вот выпускница колледжа, вот невеста, смеющихся внучат, гордых родителей и всяких родственников. Он взял один снимок и передал мне.
– Вы случайно не знаете, кто это?
Из надраенной серебряной рамки на меня глядел пожилой мужчина лет семидесяти, с карликовым пуделем на руках. Сходящиеся к носу глаза, отвислый нос и широкая улыбка придавали ему вид чем-то удивленного верблюда.
– Ваш отец, наверное?
Рабиноу отрицательно мотнул головой и улыбнулся.
– Это мой учитель. Восемьдесят лет назад, когда он приехал сюда, его звали Мейер Сачовлянский.
– А-а! – воскликнул я, вспомнив, – Мейер Лански, не он ли?
Рабиноу просиял.
– Он был великий человек, честный бизнесмен в бесчестном мире бизнеса и гений во многих ипостасях. Наши семьи приехали сюда из одного и того же городка.
– Из Гродно, помнится, на польской границе. Глаза Рабиноу блеснули, в них зажглось любопытство.
– Я ведь журналист, мистер Рабиноу, и занимаюсь журналистскими расследованиями.
– Об этом мы поговорим попозже, – проворчал он, возвращая портрет на место. – А сейчас я хотел сказать, что Мейер знал все, что нужно было знать о бизнесе, и учил меня. Даже в ФБР считали, что он мог бы успешно заправлять всей корпорацией «Дженерал моторз».
– А мне говорили, будто он и в самом деле ею заправлял.
– Должен был заправлять, но предпочел другую стезю… – Рабиноу вернулся к столу, лицо его посуровело, и он добавил: – Евреем по рождению он не был.
– Почему и сменил фамилию?
– Его здорово оскорбили дважды, к вашему сведению, Катков. Мейер гордился тем, что принадлежал к евреям, как, впрочем, и я горжусь. В тридцатых годах он срывал нацистские сборища в Нью-Йорке, а после войны, когда Израиль сражался за свое существование, он не продавал оружие арабам. Но израильтяне все равно не признали его за своего и отказали ему в гражданстве – эта обида и доконала его.
– Они не хотели иметь дело с людьми, которые играют не по правилам?
– Не по правилам?! – негодующе воскликнул он. – Да вообразите только, где бы были израильтяне сегодня, если бы они играли по правилам! Он уговаривал меня не повторять его ошибку, но я не внял его предостережению.
– А вас исключили из гильдии адвокатов до этого совета или после?
Глаза Рабиноу вспыхнули от негодования.
– Все это сплетни, все было не так. У Мейера получилась размолвка с некоторыми деловыми партнерами, итальянцами. Тогда в отместку, чтобы досадить ему, они бросили меня на растерзание акулам. – Он переводил взгляд с одной фотографии на другую. – Пришлось ради благополучия семьи изменить фамилию, но не привычки – я и сейчас играю по правилам.
Сокрушался он прямо-таки мастерски, если бы не последние события, свидетелем которых я был.
– Все это хорошо. А полмиллиарда долларов, вырученных от продажи наркотиков и найденных в подвалах одной из ваших фабрик?
– Одной из моих фабрик?
– Да, той, что в восточной части Балтимора.
– А-а, Балтимор, кое-как застроенный город, прекрасная в этом отношении перспектива. Я приобрел там немало всякой недвижимости и не могу помнить все виды своей собственности.
– Готов на что угодно спорить, что мистер Лански помнил бы.
– Это уже третий пропущенный мяч, Катков. Вы знакомы с бейсболом?
– Допустим, вы не помните всех названий своих компаний. Но то здание принадлежит корпорации ИТЗ. Теперь припоминаете?
– Ну и зануда же вы, черт бы вас побрал.
– Это необходимое качество моей профессии. Скажите, компания ИТЗ ваша или не ваша?
– Разумеется, моя. Я создал ее для бизнеса в России. Можете не верить, дело ваше, но мои родители подвергались гонениям, как и Мейера и, по-моему, ваши. Они и уехали, чтобы дети обрели лучшую жизнь. Теперь у меня лучшая жизнь, но я по-прежнему заинтересован делать деньга, заинтересован даже больше, нежели прежде. Другими словами, я готов делать все, чтобы ваша и моя страна становились все более демократичными.
– Выходит, мы единомышленники, мистер Рабинович?
Он откинулся на спинку стула и с каким-то сожалением улыбнулся.
– С одним только различием, Катков: ваши родители никуда не уезжали и вынесли все до конца. В вас заложены здоровые гены. Вы обладаете силой воли и нужным нахальством.
– Кроме того, у меня нет выбора. Вначале вы не хотели спорить со мной. А как теперь?
– Все еще колеблюсь. Страшно за вашу страну. Он замолк на минутку, собираясь с мыслями, и поправил себя: – За нашу страну. Вы отдаете отчет в том, какие чудовищные вещи там сейчас происходят? Маргарет Тэтчер понадобилось целых двенадцать лет, чтобы приватизировать всего пятнадцать процентов английской экономики. А Ельцин пытается сделать это одним махом. Без частных капиталовложений ему не обойтись, однако инвесторам трудно решиться на долгосрочные капиталовложения при существующей в стране всеобщей коррупции. Она не отпугнет Рабиновича, потому что ему коррупция привычна, как мать родная, но она уже достала других предпринимателей. Иностранные банки, которые годами сотрудничали с Советским Союзом, сворачивают свой бизнес в России и уносят оттуда ноги. Большинство из них теперь не дадут ни цента займов для закупки зерна в любой зарубежной стране.