Сотрудники правоохранительных органов выдвинулись на ударные позиции и окружили фабрику. Некоторые держали в руках пистолеты, другие – помповые ружья, все были одеты в ветронепроницаемые штормовки с отличительными эмблемами своего ведомства. Каждый вход на фабрику освещался мощными прожекторами, которые превратили темную ночь в яркий день.

– Это полиция, – громогласно объявил Траск в электронный мегафон, многократно усиливший его писклявый голос и придавший ему воинственную суровость. – Вы окружены. Выходите по одному, руки заложить за голову.

Окна такие же темные, двери неподвижные. Внутри никакого шевеления, никаких голосов. Траск несколько раз повторил свое требование, после чего к главному входу подошли несколько полицейских из штурмовой группы, в бронежилетах под черными комбинезонами из плотной материи. Они несли ручной электрический таран на батареях, чем-то напомнивший мне громоздкие мушкеты, вдохновившие Чайковского сочинить увертюру в память Отечественной войны 1812 года. Четверо полицейских, ухватившись за ручки тарана с обеих сторон, раскачали его и с силой ударили по дверям. Электрический заряд разнес дверь в щепки.

Штурмовая группа тут же устремилась в здание. За ними, сбросив напряжение, последовало начальство. Первой в дверь проскочила Скотто, но первый же встретившийся ей штурмовик сказал, что на фабрике нет ни единой души. При появлении Банзера и начальственной свиты повсюду зажглись яркие лампы дневного света. Огромное помещение фабрики было совершенно пустым. Ни разломанного стула или покореженного картонного ящика, ни обертки от упаковки денег. Оштукатуренные кирпичные стены не хранили абсолютно ничего, не говоря уже о денежных стопках и пачках, вырученных от продажи наркотиков; именно здесь, по нашим расчетам, они должны были находиться в ожидании, когда их пересчитают, упакуют и отправят на отмывку.

У Скотто даже бессильно обмякли плечи. Она удрученно вздохнула, с опаской покосившись на Банзера. Но на всякий случай нужно было обыскать все конторские комнаты и складские помещения. Она открыла какую-то дверь – вниз, в подвалы, вела узенькая лестница. Она нашла выключатель и повернула его, но свет не загорелся. Мы спускались в темноте, которую прорезал лишь луч ручного электрического фонарика. Внизу нас встретили голые стены и длинный коридор, по обе его стороны располагались камеры хранения. Первые оказались пустыми. Едва мы вошли в следующую, как сзади в коридоре послышался звук, напоминающий скрип дверных петель.

Скотто замерла и бросилась назад к двери.

– Я Скотто. Из Минфина, – громко сказала она. – Кто тут?

В ответ ни звука.

Тогда она выключила фонарик и, вынув из кобуры пистолет, подала мне знак стоять на месте, а сама потихоньку двинулась назад по темному коридору. Все внутри у меня неприятно поджалось, но я тоже потихоньку подался вслед за ней и вскоре различил, как она осторожно продвигалась по коридору, плотно прижавшись к стене, по направлению к приоткрытой двери. Скрип доносился откуда-то сзади нее. Я оступился. Скотто моментально обернулась, в руке у нее вспыхнул фонарик, другой она сжимала пистолет. И что же мы увидели? Из-за двери метнулась огромная крыса размером чуть ли не с маленькую собачонку. Быстро промелькнув мимо Скотто, она метнулась в одну из камер хранения на другом конце коридора. Скотто содрогнулась от отвращения и с облегчением вложила пистолет в кобуру.

Мы переждали немного, чтобы успокоиться, и продолжили осмотр камер. Луч фонарика выхватил неподалеку какую-то тусклую надпись. Скотто остановилась, посветила по сторонам и подошла к надписи.

– Что там такое? – спросил я.

Во всю дверь по трафарету было намалевано: «УБОРЩИК».

– Я подумал, что вы что-то такое нашли.

– А я и нашла.

– Чулан уборщика?

– Да нет, другое. – И она осветила тусклый массивный металлический засов, на котором висел огромный амбарный замок. – Небось там сидят очень высокооплачиваемые уборщики и мойщики, как по-вашему? – пошутила она.

Скотто запросила по радио помощи. Едва она выключила радиопереговорное устройство, как по лестнице загремели агенты с сильными фонарями, за ними появились Банзер, Траск и другие начальники, а также полицейские с переносной электросваркой и электротараном. Они быстренько взломали дверь. Из помещения так и пахнуло зловонием и плесенью. Затем послышалось быстрое царапанье и какое-то бульканье воды. За дверью был подземный грузовой отсек. И там-то, в свете мощных переносных ламп, мы увидели пачки денег. Ими были буквально забиты разные сумки, коробки, ящики и корзины, стоящие на погрузочных площадках, прямо на полу, у стен, около старых ржавых водопроводных труб, из которых сочилась и капала вода. Живых денег было немыслимое количество, на огромную сумму. Многие пачки намокли, банкноты выцвели, порвались, некоторые пачки стояли штабелями, утопая в воде, по ним ползали и суетились огромные крысы. Застигнутые врасплох ярким светом, они замерли на мгновение, а затем кинулись кто куда, не забыв прихватить в зубах добычу.

Мы молчали, пораженные, зачарованные, удовлетворенные и в то же время содрогнувшиеся при виде полчищ розовато-серых тварей.

– Сколько же здесь этих деньжищ? – наконец подал я голос.

Банзеру понадобилась минутка, чтобы прикинуть.

– Без всякого преувеличения могу сказать, что мы лицезреем сотни миллионов долларов.

Скотто кивнула и добавила:

– Здесь, пожалуй, раза в четыре, а то и в пять больше той сотни миллионов, которые мы поимели в Детройте в прошлом году.

– Пятьсот миллионов долларов? – поразился я. – Да это же целых полмиллиарда. Их что, нарочно бросили здесь?

– Похоже, что так и было, – пропищал Траск.

– Наверное, решили, что слишком обременительно возиться с ними, – съязвила Скотто. – А вам, Катков, о чем они говорят?

– Думаю, это их карманные денежки на мелкие расходы.

Скотто и Банзер обменялись понимающими взглядами и согласно кивнули.

– Так они вам, выходит, понадобились как вещественное доказательство, чтобы посадить Рабиноу под арест?

– Его под арест? – удивился Банзер. – За что, спрашивается? За то, что он сдал в аренду свою фабрику незнакомым людям, а они оказались не совсем порядочными? Он за это не отвечает. – Банзер сделал паузу, что-то обдумывая, потом улыбнулся Скотто и сказал: – Так или иначе, сажать его время еще не пришло.

24

Только после девяти вечера попал я в гостиницу «Рамада» – тонкую, как нож, башню, устремленную ввысь на деловой улице в Арлингтоне. «Вам на какой этаж: с курящими или с некурящими?» – поинтересовался портье, когда оформлял мне номер. Судя по его тону, мой выбор пришелся ему не по душе. По российским меркам, номер был роскошным: подобранные в тон разноцветные обои, небольшая гостиная, письменный стол и такая ванная, о которой москвичи только могут мечтать.

Да, Шевченко, прав – на первом месте у меня работа, иссушающая мозг, изнашивающая сердце. Хоть я вконец измотался за последние двое суток, все равно не выдержал – достал пишущую машинку и установил ее на стол. Примерно за час я набросал вчерне несколько страниц текста и выпил добрый кофейник кофе, принесенный в номер. Лучше бы, конечно, шлепнуть водочки. Из-за хорошей дозы кофеина и разницы во времени голова у меня оставалась неестественно бодрой, мысли так и роились. Я решил было заказать успокоительного в виде бутылки «Столичной», но вместо этого, схватив туристский путеводитель, устремился к лифту и оказался прямо на станции метро, поскольку находилась она как раз под гостиницей.

Через каких-то двадцать минут я уже увидел себя выходящим на улицу Фогги-боттом в центре Вашингтона. Бодрящий ветерок обжигал лицо, я шел мимо дремлющих правительственных учреждений по направлению к Молу, как называлась эта улица в путеводителе. За просторным заснеженным газоном широкая мраморная лестница вела к подножию террасы, где в зареве галогенных ламп купалось сооружение, похожее на греческий храм. Лавируя между высокими колоннами, я подошел к внушительному постаменту.