Но подсвиночка колют,

палят и свежуют,

И студень на стол подадут.

И сипатый Петрович –

поклонник колхозного строя,

В оглавленье стола

со стаканчиком стоя,

Скажет тост, и невесту жених поцелует.

И приворотное зелье

старухам в стаканы нальют,

И они хлобыстнут.

А потом запоют-заколдуют

И сорвут себе сердце.

До самой, до поздней звезды

Будут песни водить,

беззубые рты разевая.

И умолкнет жених,

и зальётся слезой молодая От невозможности счастья и

от предчувствия скорой беды.

Так уходит бесследно

неперспективная Русь

По баракам задристанным,

бардакам, буеракам. Кто вернётся?

Кто в мыслях промолвит: "Вернусь"? И тотчас же забудет

в угоду заученным вракам.

А старухи поют.

А старухи поют и поют, Словно в доме покойника

нищим кутью подают.

« * *

Дурка, поломойка, замарашка,

В придорожном, дрянненьком кафе Пред тобою на груди рубашку

Рвёт заезжий, крепко подшофе.

Нараспах: о жизни и о всяком,

О достатке, что ему не впрок.

И на пальце, в кулачище сжатом, Перстень, как в яичнице желток.

Где-то он властитель, и в могилу

Без лопаты может закопать.

А не без слабинки... Замутило –

Хоть немного душу опростать.

А она? Зачем ему такая!

Ей ли, глупой, рассуждать о ком...

На столе, уже совсем пустая,

Фляжка с иноземным ярлыком.

Так он завершает день прожитый.

За дверями дождь трамбует двор.

И везёт его домой на джипе Персональный сторож и шофёр.

Завтра он её не вспомнит вовсе. Помнить дуру – этакая блажь –

Если снова завертелись оси Механизма купли и продаж.

А она для пола воду греет, Отскребает по сортирам грязь

И, вздохнув по-бабьи, пожалеет Жизнь его, что так не задалась.

КОЛОДЕЦ

Когда последний дом осиротел,

Набат умолк, а кровь устала литься, Хан слез с коня. Он сильно захотел Хлебнуть глоток колодезной водицы.

Хан, косолапя, к срубу подошёл

И вниз взглянул. А там во тьме глубокой

Блеснуло отражение: орёл

В небесной сини воспарил высоко.

– То добрый знак, –

довольно хмыкнул хан, –

Я победил урусского батыра!

Мой грозный бог – его я видел сам –

Он мне вручает половину мира.

А скоро целый мир передо мной

В покорнейшем поклоне затрепещет!

И хан опять склонился над водой,

Над отраженьем, что в колодце блещет.

И вновь просил он знак небесный дать У своего воинственного бога,

Что вечно будет Русью обладать, Такой обильной и такой убогой.

Что эти перелески и поля,

Что эти избы, церковки с крестами,

Что эта благолепная земля,

Как девка с разведёнными ногами,

Под ним лежит, навеки покорясь, Кусая губы, задыхаясь смрадом.

А рядом убиенный ханом князь

Косит на них остекленелым взглядом.

Хан к отраженью с жадностью приник, Но вдруг обмяк, и навзничь повалился, И закричал. И дикий этот крик,

Как ворон, заполошно к небу взвился.

И конь заржал, и налетела мгла,

И молния вполнеба заблистала,

И ветер по развалинам села

Пронёсся в одеянье дымно-алом.

Сбежалась стража хана поднимать.

Он был как мел. Пот выступил обильно. – Седлать! – он захрипел. –

Коней седлать! Мы возвращаемся

к холмам своим ковыльным.

– Скажи, Великий: или быть беде? Поведай нам, с тобою что случилось?

– В той колдовской, колодезной воде Моё лицо никак не отразилось!

Я видел неба войлок голубой,

Я видел птиц

в томительном стремленье,

Я даже звёзды видел над собой!

Но своего не видел отраженья.