Избавиться от алкоголизма не помогли Самойлову и самые радикальные меры. В сентябре 1968 года Самойлов сообщает Борису Слуцкому, что лежит в наркологическом отделении института Сербского, где "отучают, и кажется, успешно, от алкоголизма". "Место своего пребывания я держу в секрете … Так что и ты никому не говори, где я, а слухи опровергай" ("Вопросы литературы", 1999, № 3).

Больше же всего в данном контексте меня удивляет то, какое значение придаёт количеству и качеству выпитого Давид Самойлов, с какой тщательностью он фиксирует "милые" подробности. Из всех возможных объяснений данному явлению мне наиболее вероятной видится ментальная версия (беру пример с А.Немзера и других "левых").

В свете сказанного неожиданной, немотивированной, вызывающей возражение выглядит поэтическая трактовка данной проблемы, зафиксированная в письме к Л.Чуковской от середины августа 1981 года:

("Знамя", 2003, № 6)

Известно, как трепетно относился поэт к своей родословной, как грела Самойлова "маркитантская" линия её. Это нашло отражение не только в стихотворении "Маркитант", которое Б.Слуцкий называл лучшим, но и в записи от 14 января 1963 года: "И вообще где-то сидит во мне это странное веселье — не от французских ли кровей".

Думаю, "маркитантские", "французские" гены очевидно проявлялись в те моменты, когда Д.Самойлов делал следующие записи: "Пили коньяк у меня до ночи" (11 декабря 1962 г.); "Пили пиво, палинку и вино" (23 ноября 1964 г.); "После вечера у нас пили коньяк Гелескул, Саша, Гутман" (23 ноября 1983 г.); "Пили виски" (20 июня 1983 г.); "После вечера — шампанское за сценой…" (31 мая 1987 г.); "Карабчиевский подошёл с водкой" (7 августа 1987 г.); "Вечером Э.Графов принёс две бутылки водки" (3 марта 1988 г.); "Захарченя с двумя бутылками вина" (19 мая 1988 г.); "В обед Танич угостил скверным коньяком" (18 апреля 1989 г.) и т. д.

При всей иронии, самоиронии, эксцентричности стихотворения "Маркитант", реалии его не дают основания для столь свободного прочтения, которое демонстрирует в статье "Путь оттуда" Станислав Рассадин. Приведу, на мой взгляд, итоговое размышление критика, которое венчает риторический вопрос: "Полуёрническая свобода бродяги Фердинанда, его свобода от Бонапартовых коронационных забот — не есть ли весёло-серьёзный перефраз свободы творческой, понимаемой как раз по-пушкински?" (Рассадин Ст. Голос из арьергарда: Портреты. Полемика. Предпочтения. Постсоцреализм. — М., 2007).

Непонятно, о какой свободе Фердинанда говорит Ст. Рассадин. Ведь вся его деятельность, торговля, успех связаны с Бонапартом, его войском. Поэтому и поражение французов в России и вызывает естественную реакцию "печали" у маркитанта. И эту зависимость фердинандов как явления от войска, от успешного войска прекрасно понимает Давид Самойлов, что выражает соответственно:

Я б хотел быть маркитантом

При огромном с в е ж е м войске (разрядка моя. — Ю. П.).

Маркитанту всё равно, кроме одного: какое это будет войско. Суть этого "племени", как известно, точно передал Ю.Кузнецов в стихотворении "Маркитанты"…

Что же касается Пушкина, который возникает в сравнении Ст. Рассадина, то эту откровенную чушь комментировать нет смысла.

"Фердинандова натура" Самойлова проявляется и в другом: в том, как оцениваются отношения между людьми, между мужчиной и женщиной, отношения, построенные по принципу "купли-продажи". В автобиографической поэме "Ближние страны" лирический герой, советский солдат в побеждённой Германии, спит с "неплохой девчонкой" немкой Инге. Спит, как несколько раз с иронией сообщается, потому что "Инге нравится русская водка" и не только она: тушёнка, сало, масло. Здесь же, "между прочим", с иронией говорится, что у Инге есть жених, "молодой букинист из Потсдама", который с сарказмом изображается автором.

Д.Самойлова "левые" критики называют продолжателем пушкинской традиции, учитывая при этом его частое оглядывание на "наше всё". На фоне всеразъедающей иронии разного качества, отсутствия традиционной иерархии духовно-нравственных ценностей, что, собственно, и отличает "Ближние страны", все эти разговоры — мыльные пузыри, наукообразное словоблудие. Смотрите, например, раздел о поэте в вузовском учебнике Н.Лейдермана и М.Липовецкого ("Современная русская литература: 1950-1990-е годы". — М., 2003). Уж если и следует неким традициям в этом произведении Самойлов, то модернистским, М.Цветаевой прежде всего. Надпись героя "Фройлен Инге! Любите солдат, // Всех, что будут у вас на постое", весь пафос "Ближних стран" сродни цветаевскому завету: "Пока можешь ещё — греши", — идеалам её любимой "Поэмы Горы".

Александр Давыдов, сын Д.Самойлова, не согласен с мнением Александра Солженицына, который утверждает, что поэт был "достаточно благополучен материально всю жизнь" ("Новый мир", 2003, № 6). Давыдов убеждён: Самойлов "жил весьма скромно, что вполне отражено и в мемуарах, и в дневниках" ("Новый мир", 2004, № 1).

Конечно, "скромность", "материальный достаток" — понятия во многом относительные. Если брать за точку отсчёта благосостояние большинства советских людей, то, думаю, А.Солженицын прав. Приведу примеры из мемуаров, чего не делает Александр Исаевич и к чему призывает А.Давыдов. Обратимся к мемуарам друга поэта Б.Грибанова "И память-снег летит и пасть не может" ("Знамя", 2006, № 9).

В конце 40-х годов молодая жена Самойлова Ляля Фогельсон, студентка искусствоведческого отделения, "переутомилась с учёбой" и её отец Лазарь Израилевич дал деньги на поездку в Сочи. Примечательно, что сопровождал Лялю не муж, а богатый поклонник Яков Кронрод, доктор наук, экономист и т. д. Какие функции тот выполнял, остаётся догадываться…

Нестандартная ситуация с точки зрения того народа, о котором не раз позже резко-негативно писал Д.Самойлов, получила специфическое продолжение. После возвращения Ляли отдыхать был отправлен Давид, правда, уже в Минеральные Воды. Вспыхнувший здесь роман с "танцоркой" потребовал столько денег, что Самойлову пришлось продать и золотые часы, подаренные тестем. После возвращения в Москву ситуация была легко исправлена. По словам Грибанова, Самойлов получил "небольшой перевод" (не уточняется, от кого) и купил себе такие же золотые часы.

Вообще, Б.Грибанов, как и Д.Самойлов в поденных записях, много говорит о скудости, бедности жизни и в качестве своеобразного подтверждения приводит эпиграмму своего друга:

Однако такое количество денег не мешало Грибанову после окончания работы соблюдать следующий ритуал: "Я шёл пешком, минуя улицу Горького, где находился Коктейль-холл, и заглядывал туда, зная точно, что обязательно застану там, несмотря на позднее ночное время, кого-нибудь из друзей или просто знакомых".