не живут,

да и поболее.

Мне уже нечем скандалить.

Вдовушки, фишки —

беcчисленные дежа вю

и ничего, кроме вю.

И букет "Цинандали"

только что — пан, да пропах,

словно реверс медали.

Я выхожу на дорогу. Заметьте: один.

Тут до меня побывало.

Но, что любопытно,

к нам не вернулся никто.

Стародавних годин

гении, равно как шлюхи

времен общепита,—

все они, все

оприходованы и закрыты,

все они спят на холме.

Я шагаю на Ист.

Или, игривей: иду-я-шагаю.

К Востоку

ближе народ поголовно и веле-

речист

(так же, как к Западу — теле-):

свою караоку

воет, свою светлооку едрит.

Но без проку.

Здесь я когда-то писал.

И туземная знать,

знать, меня знать не побрезговав

или кого-то

переспросив, но решила,

что слово "казна" —

чуждо поэту.

Венок же — ткемалевый — вот он,

словно трусы в шесть утра —

на причинное место намотан.

Мне уже — сколько такие, как я,

не всосут

даже с испугу. Моя ситуация шире,

много- (так скажем) -образней.

Не древний сосуд,

не тетрапак

и не банка смирноффская, и не

Смерть от Воды,

а дурная пробоина в шине.

Здесь я когда-то замолк.

Всё побуквенно, как

было прописано, —

вроде рецепта припарок

мертвому.

Но, регистрируя каждый пустяк,

я регистрировал

каждый бесценный подарок

от Незнакомки — от родины,

мать ее так...

Александр Бондарь РИМЭЙКИ

Александр Бондарь родился в Краснодаре, в 1972 году. Учился в Кубанском Госуниверситете (факультет журналистики) и в Московском Экстерном Гуманитарном Университете (Кубанский филиал, педагогический факультет, отделение русского языка и литературы). В 1991-1995 годах работал газетным репортером в Краснодаре и Сочи, собкором различных краснодарских и сочинских газет в Туапсе.

С 1995 года — в Канаде. Произведения опубликованы во многих популярных североамериканских и российских изданиях: "Лебедь" (Бостон), "Новое Русское Слово" (Нью-Йорк), "Русский Переплет" (Москва), — а также размещены в десятках сетевых библиотек, включая "Библиотеку Мошкова" , "Библиотеку Кирилла и Мефодия" и многих других.

Член Союза Писателей Северной Америки.

Первая книга: "Ночной Кабак", повести и рассказы, издательство "Кленовые листья", Монреаль, 2004 г.

ИВАН КРЮКОВ

У казака Ивана Крюкова была ранена лошадь, и его нагоняли красные. Он, конечно, мог бы и застрелиться, но это было против его веры. Крюков перекрестился медленно, потом отшвырнул пустую винтовку, отстегнул саблю, сунул наган за пазуху и, повернув ослабелого коня, поехал красноармейцам навстречу.

Красные удивились такому делу, ибо не в обычае той войны было, чтобы казаки бросали оружие наземь... Поэтому они не зарубили Крюкова с ходу, а окружили и захотели узнать, что этому человеку надо, и на что он надеется. Крюков снял свою серую папаху и сказал им:

— Кто здесь начальник, тот пусть скорее берёт эту папаху.

Тогда красноармейцы решили, что в папахе зашит военный пакет, и они крикнули своего командира.

Но, когда тот подъехал и протянул руку, Крюков вырвал наган из-за пазухи и выстрелил комиссару в лоб. Крюкова красноармейцы зарубили и поскакали дальше своим путем.

Одни красноармейцы ругали Крюкова, другие — своего командира. Но были и такие, что ехали теперь молча и угрюмо думали о том, какая крепкая у русских сила.

ДОМ НА УГЛУ УЛИЦЫ

Это случилось в Сараево, в девяносто втором году.

— На перекрёстки!— задыхаясь, крикнул нам командир отряда.— Всю линию от центра до этой улицы... Сдохните, но продержитесь три часа.

И вот...

Нас было шестеро, остановившихся перед тяжёлой кованой дверью углового дома: четверо сербов и двое русских. Кате не исполнилось ещё двадцати, и это была её первая в жизни война.

Здесь, в здании, находился офис какой-то богатой фирмы.

Три раза придавил серб Горан кнопку истерично взвизгивающего звонка — три раза в ответ молчала глухо замкнувшаяся крепость. И на четвёртый, он заехал с досады прикладом автомата по замку и сказал, сплёвывая: