— Щиты держать!!! — рявкали сотники.
— Держать строй!!! — повторяли десятники.
— Выше знамена!!! — приказы катились один за другим.
— Оружие к бою!!!
— Алебарды на плечо!!!
— Пики на бедро!!!
— Мечи поднять!!!
— Пехота, вперееед!!!
С угрожающим звоном наклонились алебарды, еще дальше выдвинулись копья. В глубине строя замелькали мечи и топоры. И щиты слаженно пошли на меня. Загорелись воодушевленным отрешением пустые глаза. Раздался дружный рев многотысячной солдатской глотки. Волна безумия подхватила войско и погнала вперед. Никакой разум уже не мог остановить ее. Те, кто жаждал жизни, уже не властны были в своих желаниях. Их захлестнуло желание толпы. Их зажали и подхватили чужие тела, погнали чужие ноги. И разум поддался безумию. Воздух наполнился запахом близящейся смерти. Я захохотал, ощетинился, сглотнул голодную слюну. Как долго ждал я этого мгновения. Как сильно надеялся, что оно не наступит. Но ничего не поделаешь. Ведь я тоже уже не мог остановиться.
И я с чудовищным ревом кинулся на пехоту. В глазах ярким огнем полыхнуло неуемное кровавое пламя. Дикое и свирепое. Изначальное и священное. Хотя то всего лишь отражение всех солдатских глаз, их взглядов, их желаний. Я вбирал в себя всю их силу, их ненависть, их ярость. Я нес им их единственное желание — смерть. Героическую смерть — смерть в священном бою, за правое дело. Лишь о ней мечтают все герои. Лишь ее получают они.
Я шел на смерть. Я готов был умереть ради них — они шли убивать меня. Я хотел подарить им жизнь — они несли мне смерть. Наши изначальные желания схожи, но противоположны. А потому и развязка нас ждала иная.
Пехота приближалась. Рев нарастал. Я облизнулся. Глаза полыхали первородной жаждой. И вдруг в них единым порывом отразились такие слова:
У них устрашающие двуручные мечи — у меня такие же желания. Они жаждут славы — я безвестности. Их влечет сила смерти — меня сила жизни. Они готовы безумно убивать — я готов отвечать безумием.
И ответил…
Мелькнули синие щиты, белые скорпионы, стальные шлема, обреченные бездушные глаза. Я не стал бросаться в стык между щитами — там сверкала смерть. Но ринулся прямиком на ближайший щит. Раздался глухой удар, треск, крик. Проломив толстый щит, я ворвался в строй, словно лютый волк в овчарню…
И началось кровавое пиршество!
Алебарды принялись опускаться, норовя раскроить голову, пики тыкали из глубины. Ко всему прочему замелькали колючие эспадоны, волнистые фламберги и прямые цвейхандеры — разновидности огромных двуручных мечей. Да, разумно, разумно. Строй алебардщиков и пикинеров, вооруженных длинномерным оружием, мог сильно пострадать, если в брешь попадал вражеский меченосец с коротким клинком. В давке длинное древко сразу теряло свою хваленую силу. А потому и разбавляли строй кнехты со страшными двуручниками. И хоть такие мечи на первый взгляд тоже длинны для ближнего боя, но опытные мастера брали их посоховым хватом. Для этого клинок поверх гарды затуплялся и обматывался кожей. А у некоторых эспадонов и фламбергов он имел даже вторую гарду.
Да только бесполезно все это.
Я безумно ревел, и сеял смерть. Вертелся волчком, кидался под ноги, подпрыгивал, уворачивался от алебард, и хищным ястребом налетал вновь. Ни один доспех не мог уберечь от моей руки, ни одна кираса не могла остановить моего страстного желания. Щедро брызгала кровь, унося с собой самое заветное человеческое желание — жить. Но уносило все то же желание убить. Я отвечал смертью на смерь — ибо в сражении то есть жизнь. Иначе все потеряет изначальный смысл. Остановись я или они, сражение прекратится. Но жизнь и есть сражение. И оно никогда не прекращается. Жизнь есть битва желаний. Твоих желаний, и желаний окружающего мира. И кто победит — решать лишь тем, кто сражается.
Я зловеще хохотал и стремительно вырывал сердца. Одно за другим! Одно за другим! Я потерял им счет. Да и стоит ли пересчитывать? Ведь суть в моем действии одна и та же. Ведь сердца у всех одинаковы. Ведь искренность сокрыта именно там.
Удар — сердце.
Удар — сердце.
Уход, нырок под цвейхандер. Длинный меч просвистел над головой. Я резко выпрямился.
Удар — сердце.
Удар — сердце.
Бросок вправо, метнуться от готентага. Страшное оружие на длинном древке описало широкую дугу. Каленый шип норовил войти в мою грудь, но вошел в землю. На миг застрял. Я облизнулся. Алебардщик рванул оружие на себя. Но не успел. Лицо в железной шляпе вытянулось от изумления, когда я возник прямо перед ним.
Удар — сердце.
Удар — сердце.
Падение под щит, перекат, молниеносно подняться. Щитник в ужасе отшатнулся, взмахнул шестопером, словно отгонял назойливую муху. Кто ж так отмахивается?
Удар — сердце.
Удар — сердце.
Захват рукояти эспадона, рывок на себя. Огромный меч круговым движением врезался в шлем своего хозяина, разрубив его вместе с головой. Пехотинец молча осел. Я поспешно оглянулся, оценил обстановку, улыбнулся. И снова бросился в самую гущу.
Удар — сердце.
Удар — сердце.
Увернуться от арбалетного болта, пущенного в упор. Хоть один сообразительный. Вот только стрелять не умеет. Это его и сгубило.
Удар — сердце.
Удар — сердце.
Уклонение от тонкой, острой мизерекордии. Трехгранный кинжал подобен змее. Им добивают сверженного рыцаря. Узкое лезвие прекрасно входит в любую щель шлема. И пробивает любую кольчугу. Хорошее оружие, особенно в тесноте железной давки, где и мечом-то не сильно размахнешься, не говоря уже об алебарде. Но все тщетно, все…
Удар — сердце.
Удар — сердце.
И так бесконечно.
Как сладок миг безумного счастья. Как чудовищно прекрасна жизнь, наполненная сражениями и страстями. Жизнь, наполненная стуком сердец…
И кровь, как символ ее истины…
И сердце, дающее изначальный толчок той истине…
Холодные клинки мелькали в считанных вершках от моего тела. Я чувствовал их обжигающие ледяные лезвия. Я слышал их глухой беспомощный стон, я вдыхал их глубинные желания раскроить, вспороть и проткнуть меня.
Но мои желания оказались сильнее. Ведь жизнь всегда сильнее смерти. Иначе она бы не существовала.
Мой смех громко и издевательски разносился над пехотным войском. А кровавое безумие ярко и люто полыхало в почерневших глазах. И оно начало овладевать моими глубинными желаниями. Клыки удлинились, и я принялся рвать ими тела, не обращая внимания на доспехи. Я хватал пальцами шлема и сдавливал их вместе с головами, как яичную скорлупу. Я метался, будто голодный волк в овчарне, а мясистые барашки жалобно блеяли и пытались остановить меня безобидными копытцами. Я дико рвал их, разбрасывая ошметки плоти и доспехов, и не могла меня остановить их тонкая шкурка. Бедные маленькие барашки…