Предметы роскоши и ценности везли из Китая. Шелк везли, шелка-то своего в Европе не было, но шелк был очень нужен, потому что, знаете, вши-то были! А шелковое белье спасает от вшей. Поэтому шелк покупали. Китайцы с удовольствием его продавали согдийцам и отдавали даже бесплатно, как дань своим кочевым соперникам, а те им давали красивые изделия: всякие чаши, инкрустации, мечи и ожерелья, браслеты — для женщин. Ведь женщины-то красивые и вещи красивые любят! И поэтому богатыри (то есть тюрки. — Ред.) с удовольствием били китайцев, отбирали у них шелк и меняли у греков на подарки своим женам. Так что они получали даже и ботинки, и, в общем, торговля шла.

Пассионарный толчок (в Византии. — Ред.), который унес огромное количество человеческих жизней и культурных памятников, но для природы оказался спасительным.

Заметим это и в следующей лекции перейдем к рассмотрению акматической фазы, вот этой вот (Л. Н. Гумилев показывает отрезок кривой на графике), которая отчетливо прослеживается в истории.

Я кончил.

ЛЕКЦИЯ VII

ПАССИОНАРНЫЙ ПЕРЕГРЕВ

Мы описали подъём пассионарности, но мы не ответили на вопрос: а почему этот подъём кончается?

Казалось бы, если пассионарность, как признак, появилась и переносится самым обычным половым путем (передачей соответственного признака своему потомству, а пассионарии, в силу своей повышенной тяги к деятельности, естественно, оставляют большое потомство, не всегда законное, но часто самое разнообразное), то, казалось бы, количество энергии должно в данном регионе накапливаться и накапливаться, пока они не сделают какие-то великие «прогрессивные» дела? Однако ничего подобного не получается.

После какого-то момента, после какой-то красной черты пассионарии ломают первоначальный общественный императив и меняют стереотип своего поведения. Они перестают работать на общее дело, они начинают работать каждый сам за себя. Причем сначала эти феодалы, допустим (или какие-нибудь византийские купцы-негоцианты, или арабские завоеватели), говорят так:

«По отношению к нашей общественной форме (Халифату ли, империи ли Византийской, французскому или английскому королевству) мы все делаем, что от нас требуют. А силы у нас остаются!»

Поэтому императив меняется, он звучит уже так: «Не будь тем, кем ты должен быть, но будь самим собой!» То есть какой-нибудь дружинник — копьеносец, оруженосец — он хочет быть не только оруженосцем своего графа или герцога, но еще и Ромуальдом или каким-нибудь Ангерраном. Он хочет, чтобы его имя звучало.

Художник начинает ставить свою подпись под картинами: «Это я сделал, а не кто-то». Да, конечно, идет на общую пользу, все это так, украшает город замечательной скульптурой, но «Уважайте и меня!».

А проповедник не просто пересказывает слова Библии или Аристотеля (без сносок, перевирая, как попало), он не утверждает, что это чужие святые слова. Нет, он говорит: «А, я (Я!), по этому поводу думаю так-то». И сразу становится известно его имя.

И так как таких людей оказывается весьма большое количество, то они, естественно, начинают мешать друг другу. Они начинают толкаться, толпиться, раздвигать друг друга локтями во все стороны и требовать каждый себе больше места.

На первых порах в Западной Европе, например, это вызвало совершеннейшее броуновское движение, которое называется феодальной раздробленностью. Должен вам сказать, что сам экономический принцип феодализма вовсе не предполагает огромного количества безобразий. Они могут быть и быть, то есть это не связано с экономическими условиями, со стремлением, например, дать по физиономии соседу, а потом убить его на дуэли, — пользы от этого никакой нет, а риск большой, потому что и сосед может вас проткнуть. Однако они на это шли.

С точки зрения этнологии, нам важны не способы эксплуатации крестьян, а характер поведения всего общества. А общество вело себя самым разнообразным образом. Были разные формы феодализма…

Для того чтобы считаться принадлежащим классу феодалов — быть дворянином или даже иметь титул, для этого надо было совершить какой-то подвиг. Конечно, можно было бы получить это звание и по наследству. Дети графов, естественно, становились графами. Но если, скажем, у графа одно графство и пять человек детей, то один получал наследство, а остальные-то ничего не получали. Они назывались vicomte[298] (Л. Н. Гумилев произносит по-французски. — Ред.) — виконты, то есть «второсортные» графы. Но это их не устраивало, потому что никаких материальных преимуществ они при этом не имели.

А, кроме того, представьте себе пассионария из народа. Дело в том, что поскольку пассионарность — признак природный, передающийся генетически, а во всех слоях есть очень симпатичные дамы, и пассионарии, занявшие высокое положение, добиваются их симпатии и оставляют от них потомство. Появляются пассионарии во всех слоях населения, и среди горожан, и среди крестьян, и среди невольников, даже рабов. Они не удовлетворяются своим социальным положением, они ищут выход.

Так вот, во Франции этот выход существовал вплоть до XVII в., до Ришелье,[299] который велел все-таки пересчитать, кто дворяне, а кто не дворяне. Потому что дворянином заявлял себя каждый, кто хотел нести королевскую службу и делать там свою карьеру. И никто его не проверял, потому что некогда было проверять и незачем, считалось, проверять. — Раз человек хочет, ну почему его не признать, какая разница? Да, конечно, налог с него уже собирать нельзя, но он же служит. А потом его скоро убьют, потому что служба-то в основном военная, так тогда вообще незачем огород городить. И поэтому количество пассионариев и, так сказать, феодалов выросло колоссально.

Аналогичный процесс шел в Аравии. Там феодализма наследственного не было. Там был феодализм по должности — какую человек занимает должность, тем он и считается. Самая высокая должность, которой мог достичь человек, не принадлежащий к роду Пророка или халифов, — это должность эмира. Эмир — это, если буквально перевести на русский язык, «уполномоченный» и даже скорее «особо уполномоченный». То есть эмиром мог стать любой мусульманин, вне зависимости даже от своего происхождения. Мало того, в гаремах было все перепутано. Никто не знал, кто есть кто, ну матерей знали, а о бабушках и дедушках — представления не имели. Но, поскольку они рождались в арабских гаремах, считались арабами и имели все права. Но, кроме того, каждый перс, какой-нибудь армянин, сириец, бербер, курд, заявивший, что он хочет принять веру ислама, тем самым получал все возможности занять любую должность, на какую он способен. Естественно, все стремились стать эмирами.