— Мне казалось, — пробормотала Мередит, — раз вы вегетарианка, то должны одобрять «зеленых».

— Что такое? — Тетя Лу, видимо, ее не расслышала. — Мистер Баллантайн очень несчастлив. Он собирался переписать завещание и больше не давать зятю денег, но ведь Фелисити его единственная дочь. Его понять можно. Мередит, вино на буфете. Разлей его!

Потом они не спеша пили херес; Мередит подарила тете вышитые платочки, которые были приняты благосклонно. Покончив с вином, они проследовали на кухню, откуда шел аппетитный запах фасолевой запеканки.

— Давайте я достану! — поспешно сказала Мередит, видя, как тетя Лу пытается одновременно управиться с тростью, прихватками и дверцей духовки. Да, старушке все труднее жить одной, даже в своем любимом доме, где ей знаком каждый уголок. Но вряд ли она откажется переехать в другое место; вырвать ее из дома — значит убить.

Они ели на кухне. Запеканка оказалась вкусной; к ней тетя Лу подала острые закуски.

После обеда они сидели и сплетничали. Мередит описала тетушке коттедж «Роза». Тетя Лу напомнила ей о необходимости ежедневно подолгу проветривать постель.

— В старых домах всегда сыро, — сказала она, взывая к благоразумию Мередит. — Ты по-прежнему ешь мясо? — спросила она. — Конечно, трудно менять образ жизни, но… Если верить газетам, сейчас столько людей заражаются коровьим бешенством! Помню, Роджеру пришлось иметь дело с пострадавшими, которых укусила муха цеце; тут, видимо, что-то похожее. Сколько таких случаев было в Африке! Ведь местные жители привыкли платить выкуп за невесту коровами. От мясоедения одни беды!

Они расстались, заверив друг друга во взаимной любви. Напоследок тетя Лу сказала:

— Так мило с твоей стороны, дорогая, что ты навестила меня! Пожалуйста, езжай осторожно!

Мередит нагнулась и поцеловала старушку в увядшую щеку, уловив слабый аромат сухих розовых лепестков. Ее кольнула грусть. Возможно, она видит тетушку в последний раз… И даже если они снова увидятся, скорее всего, обстоятельства их встречи будут другими. За спиной старушки в прихожей она разглядела медный гонг, но теперь он показался ей гораздо меньше, чем виделся в воспоминаниях. Гонг, как всегда, был начищен до зеркального блеска.

Мередит поехала домой, в Пакс-Коммон. Визит, призванный поднять ее дух, произвел совершенно другое действие. Он лишь обострил сознание быстро текущего времени, ускользающего, как песок сквозь пальцы.

Предпраздничные хлопоты затронули и Пакс-Коммон. Мередит решила, что в рождественские дни Гарриет будет занята, но ей хотелось ответить добром на гостеприимство. Поэтому после завтрака она зашла в «Плющ» и пригласила соседку отобедать с ней.

— Правда, повариха из меня неважная. До вас мне далеко. Пообедаем, чем Бог пошлет.

— Вот и хорошо, — улыбнулась Гарриет. — Я приду.

Из кухни доносилось пение: миссис Бриссет ревностно наводила чистоту, напевая рождественский гимн «Остролист и плющ».

— У миссис Би праздничное настроение, — пояснила Гарриет.

Мередит не обладала кулинарными способностями, но, вдохновленная тем, что даже тетушка Лу в свои восемьдесят три года сумела состряпать вкусную фасолевую запеканку, она ухитрилась приготовить лук-порей в тонких ломтиках ветчины под сырным соусом. Лук в окороке был ее всегдашним «дежурным» блюдом. Правда, сейчас соус вышел немного комковатым.

Гарриет принесла бутылку вина. Сначала она чувствовала себя несколько скованно, едва прикоснулась к луку-порею и комковатому соусу и сказала, что похожее блюдо можно приготовить из эндивия. Словом, вначале Мередит показалось, что званый обед не задался. Но потом она сделала открытие: Гарриет очень оживилась, когда разговор зашел о животных. Тряхнув роскошной гривой золотисто-каштановых волос, она сделала большой глоток вина и пустилась в воспоминания о пони, на которых училась ездить верхом и с которыми вместе росла. Естественно, рассказала она и о Меченом, ее теперешнем коне. Ее явно привлекали лошади и собаки, но не люди. Лишь однажды Гарриет упомянула свою кузину Фрэн, да и то в связи с очередной «лошадиной» историей.

Мередит подумала: похоже, за внешними хладнокровием и самоуверенностью Гарриет скрывается нежная, ранимая душа. Может быть, именно поэтому она иногда держится так агрессивно. Интересно, какая драма произошла в ее жизни? Неудачный роман? Личная утрата? Семейная ссора? Интересно было бы узнать, но спрашивать неудобно, а сама Гарриет наверняка ничего рассказывать не станет.

Они заговорили о Рождестве и последующих праздничных днях.

— Я не религиозна, — заявила Гарриет. — Терпеть не могу рождественских украшений и предпраздничной кутерьмы. В этом отношении миссис Бриссет во мне разочаровалась. Все намекала, что неплохо было бы развесить в доме мишуру и «золотой дождик». Вижу, на вас она отыгралась, отвела душу. А я люблю хорошо поесть и выпить, а на второй день Рождества поехать на охоту. Вы должны обязательно посмотреть на наш сбор! Приходите!

— Может, и приду, — ответила Мередит.

Гарриет посмотрела на часы.

— Ну надо же, — воскликнула она, — я обещала Тому быть в конюшне в два. Мне надо бежать! Иначе он опять распсихуется. Спасибо за обед.

И вот наконец наступил канун Рождества, когда все добропорядочные люди садятся вокруг стола, читают святочные истории и рассказывают друг другу о привидениях. Когда Мередит была девочкой, ее отец всегда в этот день читал детям «Рождественскую песнь» Диккенса, и она всегда испытывала сильнейший страх всякий раз, когда дело доходило до появления привидения Джейкоба Марли.

Мередит хандрила. Может быть, потому, что ей предстояло встретить Рождество в доме Данби. Она уныло оглядела купленный для Алана рождественский кактус. Он выглядел довольно неказисто, а в магазине смотрелся вполне прилично. Он не цвел и, насколько она могла судить, цвести не собирался. А еще у нее чуть-чуть кружилась голова, как бывало при надвигающейся простуде. Мередит приготовила горячее молоко с бренди и взяла чашку с собой в постель, прихватив заодно и грелку.

То ли от бренди, то ли просто согревшись, но уснула она мгновенно. Как и проснулась — так же внезапно. Было темно, промозгло, грелка давно остыла и превратилась в неприятную непрошеную гостью. Было тихо. Мередит выкинула остывшую грелку и лежала, прислушиваясь. Постепенно она поняла, что вокруг совсем не тихо. Слышались какие-то шорохи, скрипы, покряхтывание, перестук. Мыши? Только бы не они! Может, старая древесина кряхтит, отзываясь на перепады температуры? Скорее всего. А может, духи-паки пробудились в канун Рождества и замышляют какую-нибудь шалость?

Паки любят лошадей, подумала Мередит. Поверья, связанные с ними, уходят корнями в глубокую древность. Когда-то лошади считались священными животными. Можно вспомнить бесчисленные изображения лошадей, вырезанные на меловых холмах. Кроме того, лошадь — символ плодородия. Ну а паки? Они злые или добрые? К добру встреча с ними или к худу? Мередит вздохнула. Вдруг она услышала, или ей почудился, тихий цокот копыт.

Она села в кровати, прислушалась. Вроде тихо. Когда она уже решила, что у нее разыгралась фантазия, цокот повторился. Цок-цок. На улице. Ночью, в темноте. Она повернулась посмотреть, который час, — на ее радиочасах циферблат был с подсветкой. Оказалось, почти два ночи.

Цок-цок. И тихое, едва слышное ржание.

Холодок пробежал у нее по спине. Она выбралась из постели и подошла к окну. Яркая луна освещала дома, деревья и поля, отчего они, казалось, светились. Деревья поднимали к небу голые искривленные руки-ветви. Ни в одном окошке не горел свет. Сколько здесь сейчас жителей? Кроме нее самой, только Гарриет да Джо Феннивик с женой… Может быть, и Хейнсы решили остаться на ночь. Итого шесть человек. От дыхания стекло запотело, Мередит протерла кружок, чтобы лучше видеть, но затея не увенчалась успехом. Тогда она открыла окно и высунулась наружу. Холодный ночной воздух пробирал насквозь. На ней была только тонкая ночная рубашка. Она поежилась. Посмотрела направо, где дорога выходила на шоссе. Ничего. Посмотрела налево, в сторону конюшен. Тоже ничего. Снова направо… Боже, вот оно!