Изменить стиль страницы

– А ну, пусти! – орет он. – Ты чего?

Цепко держа его обеими руками, я не отвожу взгляда от манежа.

Марлена храбро балансирует на мяче, но Рози стоит совершенно неподвижно, не отрывая ног от земли. Август размахивает руками. Трясет кулаком. Открывает и закрывает рот. Рози прижала уши к голове. Я вытягиваю шею и вглядываюсь. Ну конечно, она просто сердится.

Боже мой, Рози. Не сейчас. Сейчас нельзя.

– Эй, перестань! – визжит у меня в руках этот паскуда. – Тут же не воскресная школа! Я ж никого не трогаю, это так, позабавиться! А ну, пусти!

Я перевожу взгляд на него. Он пыхтит, из нижней челюсти торчат длинные коричневые зубы. Исполнившись отвращения, я отшвыриваю его подальше.

Он быстро смотрит по сторонам, понимает, что никто ничего не заметил, с праведным негодованием поправляет лацканы и направляется в сторону заднего входа. Прежде чем выйти наружу, он окидывает меня злобным взглядом. Однако щелочки его глаз вдруг выхватывают что-то позади меня, и он в неподдельном ужасе удирает.

Развернувшись, я вижу, что прямо на меня, подняв хобот и открыв рот, мчится Рози. Я прячусь за скамейками, и она проносится мимо, трубя и разбрасывая опилки с такой силой, что за ней тянется целое облако не меньше трех футов в длину. Август несется следом, размахивая тростью.

Зрители разражаются хохотом и громом аплодисментов – видимо, полагают, что это такой номер. Дядюшка Эл в оцепенении стоит посреди манежа. Потаращившись с отвисшей челюстью на задний вход шапито, он приходит в себя и дает сигнал Лотти.

Поднявшись на ноги, я оглядываюсь в поисках Марлены. Она пропархивает мимо меня розовым облачком.

– Марлена!

Вдалеке Август уже колотит Рози. Она трубит и визжит, отступая и качая головой, но он действует подобно автомату. Поднимает свою чертову трость и без устали колошматит Рози рукояткой – снова, и снова, и снова. Когда к ним подбегает Марлена, он отворачивается от слонихи и, уронив трость на землю, устремляет горящий взгляд на Марлену, напрочь забыв о Рози.

Ох, знаю я этот взгляд.

Я бросаюсь к ним. Но, не успев пробежать и дюжины шагов, падаю ничком на землю. Голову мне тут же прижимают коленом, а руку заламывают за спину.

– А ну слезай, черт тебя дери! – ору я, пытаясь высвободиться. – Чего тебе нужно? Пусти!

– Заткнись! – доносится откуда-то сверху голос Черныша. – Никуда ты не пойдешь.

Август наклоняется и сразу выпрямляется с Марленой на плече. Она молотит его по спине кулаками, лягает и пронзительно кричит. Ей почти удается вырваться, но он закидывает ее обратно и уходит.

– Марлена! Марлена! – по-звериному реву я, возобновляя борьбу.

Когда я наконец вырываюсь из-под колена Черныша и начинаю подниматься на ноги, на затылок мне обрушивается что-то тяжелое. Мозги аж подпрыгивают, глаза выскакивают из орбит, перед взором пляшут белые и черные звездочки, и, кажется, я напрочь глохну. Постепенно, начиная с периферии, возвращается зрение. Появляются какие-то лица, у них открываются и закрываются рты, но в ушах стоит оглушительный гул. Я пытаюсь встать на колени, чтобы разобраться, что к чему, но земля с воем устремляется мне навстречу. Остановить ее невозможно, я готовлюсь к столкновению, но без толку, ибо прежде чем она в меня врезается, я проваливаюсь в черноту.

ГЛАВА 22

– Шшш, не шевелись.

Я и не шевелюсь, хотя голова трясется и подергивается в такт покачиванию поезда. Паровоз скорбно подает голос, и его далекий гудок с трудом пробивается сквозь гул в ушах. Тело как будто налито свинцом.

Лба касается что-то холодное и мокрое. Я открываю глаза, и передо мной калейдоскопом пляшут цветные пятна. Над головой у меня появляются четыре расплывчатые руки, которые постепенно сливаются в одну уходящую вдаль руку. Губы невольно складываются в трубочку. Я поворачиваю голову, но сказать ничего не могу.

– Глаз не открывай, – доносится до меня голос Уолтера. – Лежи и не дергайся.

– Гррр, – бормочу я. Голова скатывается на бок, и компресс падает. Но его тут же водружают обратно.

– Ну и врезали же тебе. Хорошо, что ты очнулся.

– Он пришел в себя? – говорит Верблюд. – Эй, Якоб, ты в себе?

Мне кажется, будто я поднимаюсь из глубокой шахты, и поначалу не могу понять, где я. Ага, я на своей постели. Поезд уже идет. Но как я здесь оказался и почему спал?

Марлена!

Я широко раскрываю глаза и пытаюсь подняться.

– Эй, кому я велел не дергаться! – сердится Уолтер.

– Марлена! Где Марлена? – выдавливаю из себя я, вновь падая на подушку. Мозги явно никак не могут удержаться на месте. Похоже, у меня сотрясение. С открытыми глазами мне куда хуже, так что я снова их закрываю. А когда видимый мир исчезает, чернота выходит за пределы головы, как если бы череп вывернулся наизнанку.

Уолтер стоит возле меня на коленях. Снимает со лба тряпицу, макает в воду и отжимает. Вода сочится обратно в миску, до чего у нее чистый, с детства знакомый звук. Гул постепенно затихает, уступая место ноющей боли, охватывающей затылок от уха до уха.

Уолтер снова подносит тряпицу к моему лицу Смачивает кожу на лбу, щеках и подбородке. Прохладное покалывание помогает мне вернуться, удержать внимание за пределами гудящей головы.

– Как она? Цела?

– Не знаю.

Я вновь открываю глаза, и мир ужасающе кренится. Опять приподнимаюсь на локтях, и на сей раз Уолтер мне не препятствует. Напротив, склоняется ко мне и смотрит прямо в глаза:

– Вот дерьмо! Зрачки-то разные. Тебе не кажется, будто ты перебрал?

– Ну… да, – снова еле выдавливаю из себя я. До чего же трудно подбирать слова! Самому-то мне ясно, что именно я хочу сказать, но путь от мозгов до рта словно начинен ватой.

Уолтер отходит от меня, и я слышу, как на пол падает пробка от бутылки. Вернувшись, он подносит бутылку к моим губам. Это сарсапарель.

– Боюсь, ничего лучшего я не найду, – с сожалением говорит он.

– Чертовы копы, – ворчит Верблюд. – Якоб, как ты там?

Я и рад бы ответить, но удерживаться на локтях до того трудно, что на остальное сил уже не хватает.

– Уолтер, как он там? – голос Верблюда звучит куда более обеспокоенно.

– Да вроде ничего, – отвечает Уолтер и ставит бутылку на пол. – Ну что, попробуешь сесть? Или обождем минуту-другую?

– Мне нужно сходить за Марленой.

– Перестань, Якоб. Сейчас ничего не поделать.

– Нет, нужно. А вдруг он… – голос у меня пресекается. Я не могу даже договорить фразу.

Уолтер помогает мне сесть.

– Сейчас ты ей никак не поможешь.

– Надо хотя бы попробовать.

Уолтер приходит в ярость.

– Христа ради, можешь ты послушаться меня хоть раз в жизни?!

От его гнева я впадаю в оторопь и затыкаюсь. Передвигаю колени и, подавшись вперед, опускаю голову на руки. Какой же она кажется тяжелой и огромной – не меньше тела.

– Кому какое дело, что мы сейчас в движущемся поезде, а у тебя сотрясение мозга?! У нас, видишь ли, неприятности. Большие неприятности. И единственное, что у тебя сейчас получится – это только увеличить их количество. Черт возьми, да если бы тебя не избили до полусмерти и если бы не Верблюд, я бы прошлой ночью вообще не стал возвращаться в поезд!

Я пялюсь на постель между выступами коленок и пытаюсь сосредоточиться на самой большой складке. Мир стал поустойчивей и уже не так плывет. С каждой минутой все новые участки моего мозга включаются в работу.

– Вот смотри, – продолжает Уолтер уже помягче, – нам осталось продержаться всего-то три дня до того, как мы сгрузим Верблюда. Тут уж придется постараться – смотреть в оба и не делать глупостей.

– «Сгрузим Верблюда?» – встревает Верблюд. – Вот как, значится, вы обо мне нынче думаете?

– Да, ровно так и думаем, – отрезает Уолтер. – И ты должен быть нам благодарен. Вот скажи на милость: что будет, если мы сию минуту отсюда слиняем? Ммммм?

С раскладушки не доносится ни звука.