Верстан вынул из-за пазухи такой же точно мешочек и отсчитал несколько медных пятаков. Ощупав их и убедившись, что счет верен, Фуфаев обратился к старику, который сначала делал вид, будто ничего не слышит, потом начал жалобно уверять, что у него всего два гроша, и наконец решительно объявил, что пить не станет. Филипп между тем привстал с места, отвел старуху в угол и начал с нею шептаться.
- Лучше не проси; не дам без денег. Коли они угостят - пей… я без денег не дам, - оказала она.
- Я ж тебе говорю, ведь это все одно, - возразил Филипп, понижая голос, - уж эти деньги, что брату попадут за мальчика, уж это мои - все одно; к тому, примерно, все дело подвел; отдам, значит. Завтра же вечером схожу… все отдаст до копейки… не впервой мне, сама ведаешь… ну…
Тут голос его совсем понизился. Надо полагать, он нашел, однакож, способ окончательно убедить старуху; черты ее смягчились, и она утвердительно кивнула головою. Тем не менее она украдкою погрозила ему кулаком и снова замотала головою, когда Филипп, вернувшись к столу, выразительно мигнул ей на деньги, лежавшие на ладони слепого. Пересчитав деньги, старуха зажгла лучину и вышла в сени.
Во время всех этих объяснений никто не обратил внимания на шум, раздававшийся в передней половине избы, где сидели мальчики. Голоса их, прерванные вдруг жалобным воплем, заставили присутствовавших приподнять голову.
- Эй вы, молодцы! али кто кого обидел? - крикнул Фуфаев.
Жалобный вопль, превратившийся в рыдание, остановил его.
- Ну их совсем, - сказал Филипп.
- Пущай обзнакомятся! - подхватил Верстан с глупым смехом.
- Нет, погоди, никак мой Мишутка хлюпает, - вымолвил Фуфаев, прислушиваясь, - точно, он!.. Мишка, подь сюда… подь, глупый, не бойся.
С этими словами в маленькой двери между печью и перегородкой показался худенький мальчик, обутый в исполинские лапти; бледное, изнуренное лицо его, казавшееся еще худощавее, бледнее между длинными прядями черных давно не стриженных волос, искажалось теперь от усилий сдержать рыдания; но усилия были напрасны: длинные ресницы, окружавшие его темные глаза, пропускали потоки слез; прижимая изо всей мочи маленький костлявый кулак к узенькой, впалой груди своей, он все-таки силился подавить наружные признаки горя; но горе было видно слишком сильно, и рыдания, прерываемые кашлем, вырывались одно за другим.
- Вишь нюни-то распустил! - сказал Филипп с суровым презреньем.
- Эка зюзя! - промолвил Верстан, - такой-то уж мокрый: обо всем ревет!
Был бы ты у меня, я бы тебя проучил…
- Вот что, Верстан, - перебил Фуфаев, - добудешь малого, вот про которого он тебе сказывал, того и учи; а об моем не сумлевайся. Мишка, подь ко мне… о чем? - спросил он, ощупывая ладонью лицо ребенка.
- Я… я… - начал, всхлипывая, мальчик, - я… я его не трогал…
- Стало, он?
- Он все меня бьет, - продолжал мальчик, заливаясь слезами, - я его не трогал ничем… он давно дерется… Я все ничего не сказывал… да больно уж дерется…
- Что ж это ты, брат, не уймешь его? Я уйму, когда так! - проговорил
Фуфаев, и на лице его в первый раз исчезла улыбка. Филипп только рассмеялся.
- Эх, уж эти курносые! погоди! подвернешься ко мне в сильные руки, я те отжучу! - сказал Фуфаев, обращая речь к Степке, скрывавшемуся за перегородкой, и, погладив по голове Мишку, прибавил весело: - Полно, Мишутка, придет и его черед; он тебя побил, и его побьют; наскочит!.. Надо, брат, привыкать: мал бывал, корки едал; вырастешь - кашу есть станешь, да еще масляную.
Речь его была прервана появлением старухи, которая несла штоф.
- Ай да тетка! молодца! Ей-богу, женюсь на тебе! право слово, женюсь! - закричал окончательно повеселевший Фуфаев. - Давай я разолью! - присовокупил он, быстро протягивая руки и завладевая штофом. - Ты, Верстан, у тебя руки неверны, как раз солгут, особливо коли себе наливать станешь… Тебя, брат, мы не знаем; каков твой обычай, не ведаем, - подхватил он, повертываясь к Филиппу, - ты, может статься, другим только подливаешь - себя обижаешь… и это неладно…
Мизгирь свидетель неверный: полушкой подкупить можно… Тетка невесть чью руку держит… Я разолью! У вас глаза и мера на глаз, у меня мерка настоящая, верная - вот! - заключил он, подымая кверху указательный палец.
Взяв стакан из рук старухи, он опустил в него палец и, налив вино по самый край, подал его Верстану. Таким же порядком налил он и Филиппу.
- Братцы! - сказал он, принимая стакан от Филиппа, - у вас глаза глядят, как собаки едят; погляди-ка на старика: что как он, примерно, с виду-то… хочет винца? Ну, так уж и быть! нальем ему! - На, Мизгирь, бери!.. - заключил Фуфаев, подавая ему стакан.
Старик прикоснулся уже было пальцами к стакану, но Фуфаев этого только, видно, и ждал: он ловко отнял руку, отпил вина, приподнял стакан над головою и прокричал неистово-восторженным голосом:
- Эх, запили заплатки, загуляли лоскутки! Веселись, значит, нищая братия!..
После этого он залпом допил вино, стукнул стаканом по столу, повернулся лицом к старику и, приняв молодецкую позу, залился во все горло…
VII
Облачный, багровый закат, в котором накануне село солнце, оправдал, как нельзя лучше, предсказание марьинских стариков; в ночь поднялся ветер, и к утру небо обложилось из края в край зловещими облаками, которые постепенно суживались и сгущались, приближаясь к горизонту; дальняя линия горизонта казалась берегом бушующего моря. Заря едва заметно пробивалась бледнолиловыми полосами.
Обманутый позднею темнотою утра, старый торгаш поднялся на ноги позже, чем думал. Он разбудил Тимофея, и оба, оставив в риге спавшего мальчика, направились к избе. На дворе они встретили Катерину и ее дочь, с коромыслами на плечах и вальками; подле прыгали три мальчугана с дудкою в одной руке, с коркою в другой; тут же красовался Волчок, который дружелюбно мотал своим кренделем и время от времени подхватывал на лету брошенный ему обломок хлеба..
- Ну, прощай, хозяюшка! - сказал старик, подходя ближе. - Может статься, уж не увидимся; сейчас запрягать стану. Спасибо за хлеб, за соль…
- И-и, полно, родимый, словно невесть чем угощали!. Я, чай, и лег-то голодный… одного хлебушка поел!
- Значит, слышь, пуще благодарить надо… В такой тесноте-живете, и не пожалели; уж это, значит, добрая ваша душа! - ласково возразил старик, нахлобучивая шапку, макушка которой тотчас же съехала на сторону и приняла направление совершенно противоположное тому, куда наклонилась голова, - ну и я, того… не бесстыжий какой, - подхватил он, - пришел, примерно, поел, взял шапку и прочь пошел! так не приходится… особливо вашу тесноту видючи, как вы, примерно, во всем нуждаетесь…
- Это ты о чем, родимый?