После выстрела на патроне не сохранилось следов чьих-либо рук. Очевидно, он был подан в ствол автоматически.

Сейчас и этот патрон, и пуля-жекан лежали на столе полковника. Важные вещественные доказательства! Но доказательства пока немые. Как же заставить их говорить, как из безмолвных свидетелей превратить в грозных обвинителей против преступника?

В дверь торопливо постучали, и на пороге показался капитан Григорьев, запыленный, вспотевший, но веселый.

— Товарищ полковник, — возбужденно воскликнул он еще с порога. — Я с важной новостью! Вот нашли! — он перевел дыхание и положил на стол какой-то предмет, завернутый в газетную бумагу.

— Ракетница? — удивился Головин, разворачивая сверток.

— Двухствольная ракетница, товарищ полковник... Она переделана для заряда охотничьими патронами!

Головин взял со стола патрон и вставил в один из стволов ракетницы.

— Подходит! — сказал он, волнуясь. — Где и при каких обстоятельствах вы ее нашли?

— На огороде одного из колхозников. Очевидно, ее бросили в воду еще во время весеннего паводка, когда огороды были затоплены. У меня давно мелькнула мысль, что надо обследовать всю прилегающую к реке полосу. И вот — такая находка!

— Молодец, капитан! Проявили находчивость и инициативу. Именно эта ракетница могла быть орудием убийства. Двухствольное, как я и предполагал, оружие... Итак, еще один шаг вперед на нашем трудном пути. Теперь вы должны выяснить всю родословную этой штучки: узнайте, на каком заводе она изготовлена, куда направлена, где продавалась, вообще изучите всю ее «биографию». Я — снова в Веселое, хочу побеседовать с бригадиром Ивановым. Насколько мне известно, он уже поправился.

Бригадир Иванов днями возвратился из больницы. Рана его оказалась неопасной и быстро зажила. Но нервное потрясение, по-видимому, оказалось довольно сильным. По крайней мере, бригадир все еще отсиживался дома.

Все это сообщили Головину в сельсовете, и, постучавшись к Иванову, Александр Петрович чувствовал себя неловко: может быть, не следовало лишний раз тревожить человека?

Вопреки ожиданиям, Иванов выглядел здоровяком.

Он радостно бросился навстречу полковнику, словно давно его ждал и хотел познакомиться.

— Товарищ Головин, верно? Слышал о вас! Очень рад познакомиться. Иванов Михаил Федорович... А это жена моя — Анастасия Филипповна.

Головин пожал его руку, поздоровался с женой, еще молодой женщиной с грустными, слегка воспаленными глазами.

«Видно, и она немало пережила», — подумал Головин, еще острее испытывая чувство неловкости, — так неприятно являться непрошеным гостем.

— Миша, может, приготовить что-нибудь? — спросила Анастасия Филипповна мужа.

— А как же, Настенька... А как же! — засуетился Иванов.

— Очень прошу вас не беспокоиться, — запротестовал Головин. — Я совсем ненадолго. Должен побеседовать с вашим мужем.

— Ну тогда я пойду, — сразу же согласилась хозяйка. — У меня уроки.

— Учительницей в школе работает, — пояснил Иванов, когда его жена вышла. — Хотя и чужие дети, а все веселее.

— У вас никогда не было своих детей?

— Да, понимаете, были, только... — Иванов почему-то замялся и сказал неуместно: — Живем с ней дружно...

— Как чувствуете себя? Поправились? — спросил Головин, окидывая могучую фигуру хозяина. Он был значительно старше своей жены, но в голове его еще не серебрился ни один волос. Румяное лицо дышало здоровьем, только глаза смотрели нерешительно и словно с украдкой. — Давно бригадиром работаете?

— Четвертый годок пошел. Другому сказать, подумает, что не так-то уж и много. Только ведь год году рознь, правда? Какую бригаду принял! Разваленную до основания. Попотел, пока порядок навел.

— Хозяйство у вас хорошее. Видел ваши конюшни, свинарник... Недавно построили?

— Пришлось покрутиться. Не один я, конечно, но и моя доля немалая. Как жили раньше? Земли запущенные, урожаи низкие, колхозники на трудодни граммы получали... А теперь все зажили в достатке. Второй год бригада держит первенство по области. На сельскохозяйственной выставке павильон свой имеем. Да, трудов положено немало! И вот за все... благодарность!

Иванов махнул рукой и тяжело вздохнул. Почему-то в жесте его Головину почудилась нарочитость.

Будто вспомнив о своих обязанностях гостеприимного хозяина, он придвинул гостю пачку «Беломора».

— Кури́те, товарищ полковник!

Головин закурил.

Закурил и хозяин, жадно затягиваясь и с силой выдыхая дым.

— Да, случай, конечно, прискорбный, — вернулся к начатой беседе Головин. — Как все-таки вы расцениваете этот выстрел?

— Враждебные элементы распоясались! — отрубил Иванов и зло выкрикнул: — Не запугают! Постоим за народное дело! Гитлера сломили, а тут одним выстрелом думают запугать?!

И снова Головину показалось, что в голосе Иванова звучали фальшивые нотки. От слов его отдавало каким-то неискренним пафосом.

«Возможно, это влияние Клебанова?» — остановил себя Головин и, чтобы проверить впечатление, спросил:

— Вы, по всей вероятности, уже беседовали с моим заместителем?

— Несколько раз. Он ко мне в больницу приезжал.

«Так и есть! Это Клебанов его настрополил».

— Вы сказали о враждебных элементах. У вас имеются на примете подозрительные лица?

— Санько мне расправой угрожал. Вообще, личность темная. Жил на оккупированной территории.

— Санько к убийству не причастен. А на оккупированной территории, к сожалению, вынуждены были оставаться миллионы советских людей. Это не порок их, а несчастье.

— Да, да, конечно, это так, — поспешно согласился Иванов.

— А кроме Санько, кто, по вашему мнению, не внушает особенного доверия?

— Трудно сказать. Тонкое дело! Враг с открытым лицом не ходит... Нет, не прикину в уме, кто бы на такое злодейство мог решиться... Сам не раз задумывался, а вот назвать никого не берусь...

Он уклонялся от прямого ответа. Лицо его было спокойно, но глаза будто хотели ускользнуть, укрыться от пытливого взгляда полковника. Дальнейшая беседа не дала ничего такого, за что можно было бы зацепиться в поисках.

В подавленном настроении Головин шагал по улице села.

«Странно, — думал он, — выдает себя пострадавшим за народное дело, говорит, что в селе есть враждебно настроенные люди, а назвать их не может. И этот бегающий взгляд. И эта самореклама. Словно один он трудился, боролся, строил колхоз...»

Посреди улицы у колодца оживленно судачили о чем-то женщины. Головин подошел к ним.

— Здравствуйте, бабоньки! — сказал он весело. — Можно и проезжему водички напиться?

— Здравствуйте, если не шутите! — отозвалась бойкая молодуха. — Водички нам не жаль...

— Не шучу, а водички хочу, — в том же шутливом тоне продолжал Головин. Он рад был немного побалагурить, чтобы отделаться от своих неотвязных мыслей.

Молодая кареглазая женщина с лукавым изгибом губ указала рукой на два полных ведра, стоявших на срубе, и молвила с мягкой усмешкой:

— Да вы не стесняйтесь, денег не спросим, а коли не хватит, еще наносим.

— Ах и вода!— похвалил Головин. Он отпил через край ведра еще несколько глотков. — Истинный нарзан!..

Соседки переглянулись и почему-то притихли. Они смотрели на женщину, что неторопливо шла к колодцу от ближайшей калитки.

Он понял ревнивые взгляды соседок: стройная смуглянка была очень красива. Черные косы ее мягко обвивали голову, ясные черные глаза смотрели радостно и удивленно.

— Добрый вечер! — поздоровалась она.

Ей никто не ответил.

Привычными плавными движениями она опустила ведро и зачерпнула воду, коротко взглянув на полковника влажными, как черная смородина после дождя, глазами. Перекинув коромысло через плечо, женщина гордо вскинула голову и так же неторопливо пошла назад, легко и плавно, слегка покачивая бедрами.

— Какая красавица! — невольно вырвалось у Головина.

— Приглянулась? — спросила кареглазая, и зубы ее блеснули в насмешливой улыбке. — Она до вас, мужиков, не гордая. Только занятая сейчас.