— Конечно. Совсем немного, — соглашаюсь я.

— Вы не очень похожи на дворника.

— Зато мой брат похож на болтуна.

— Вы к нему не справедливы. Мы с вашим братом много беседовали. У него широкий круг интересов. Он очень много знает. Он интересный собеседник.

— Он знает даже то, чего не знает никто. Например, то, что я дворник и пьяница. Ладно, дворник. Два года подрабатывал будучи студентом, этой благородной профессией. Но за что он меня назначил алкоголиком?

— Вы трезвенник? — Почему люди всегда стараются разложить все по диаметрально противоположным полочкам? Если не пьяница, то трезвенник. Если не бабник, то импотент и т. д.

— Я в меру пьющий и не в меру симпатичный мужчина. — Пока я обдумывал общечеловеческие проблемы, язык снова встрял с очередной нескромной сентенцией.

— Кто вам сказал, что вы симпатичный? — Екатерина Владимировна вот-вот готова улыбнуться.

— Сначала зеркало, потом ваши глаза, — окончательно обнаглел язык.

— Я, пожалуй, пойду. — Она поднимается. Брыська смотрит на меня как на кровного врага.

— А как же клятва Гиппократа? — Я еще ерничаю, но внутри сразу становится пусто, как в вакуумной камере. — Не уходите, пожалуйста. Я не пьяница и не нахал. Я журналист. И мне сейчас очень плохо.

Екатерина Владимировна секунду колеблется, но мой несчастный вид заставляет ее снова присесть на табуретку.

— Ожоги болят?

— Нет, хуже. — Я, как грешник пастырю, выкладываю ей всю историю своего частного расследования, включая финальную перестрелку.

— И что теперь с тобой будет? — «Тобой» прозвучало так просто и естественно, будто мы с детства в одной песочнице играемся.

— Не знаю. Наверное, посадят. Свидетелей нет. Доказать, что это была самооборона, вряд ли возможно. Да и так ли это важно. Человек мертв и за это кто-то должен ответить.

— Но, если бы ты не выстрелил, сам был бы убит!

— И у меня ничего бы не болело. — Сразу нахожу положительный аспект в гипотетическом исходе с моей смертью.

— Я серьезно. — Я сам вижу, что она говорит серьезно. Кабы, не перспектива длительной отсидки в тюрьме, я сейчас мог бы считать себя самым счастливым человеком на земле. Екатерине Владимировне не безразлична моя судьба!

— Я тебя перевяжу и заберу в больницу. Полежишь недельку. За это время, может все и утрясется.

— Мяу, — деликатно напоминает о себе кот.

— Тебя тоже возьму. К себе домой. Пусть с тобой мама возится.

— Утрясется? «Попейте молочка, помолитесь, глядишь, все и рассосется,» — советовали раковому больному в морге. — Мрачно шучу я. Виноват, конечно, но ничего более оптимистичного в голову не приходит.

— Ты не онкологический больной. Нечего стонать раньше времени. — Катя ловко манипулирует своими прохладными пальчиками. Наверное, я все-таки извращенец. Она колдует над обнаженным мясом, а я получаю наслаждение. Звонок в дверь останавливает порхание Катиных рук.

— Я открою.

Поворачиваю, насколько позволяет шея, голову в сторону прихожей.

— Гражданин Петров здесь проживает? — Вот и рассосалось…

— Да, проходите. — Катя не теряет самообладания. Мне бы ее выдержку. Принимать гостей с голым задом я еще не пробовал. Судя по топоту, желающих со мной познакомиться не меньше пяти-шести человек. Что же, приятной экскурсии.

— Гражданин Пе… — Второй половиной моей незамысловатой фамилии участковый попросту давится. За его спиной группа захвата: автоматы, черные маски с прорезями, грудные клетки от бронежелетов распирает как дирижабли от водорода. Того и гляди взорвутся. Никак не ожидал столь серьезного отношения к своей персоне. Непонятно почему, но мне становится смешно. Язык мгновенно улавливает мое настроение.

— Пе — это корейская фамилия или китайская? — Смотрю на лейтенанта-участкового. — В нашем подъезде Пе нет точно. Да вы и сами должны знать. Это же ваш участок, товарищ лейтенант.

Мой требующий реставрации тыл производит на лейтенанта неизгладимое впечатление. Он снимает шапку и принимается чесать затылок. Потом нерешительно задает вопрос:

— Петров, давно это с вами?

— Третий день на животе валяюсь. А вы зашли поинтересоваться моим здоровьем? Разве это входит в обязанности участкового?

— Не входит. — Милиционер нахлобучивает шапку. Зря я напомнил ему об обязанностях. Вспомнив, зачем он здесь находится, лейтенант начинает допрос с пристрастием. — Значит, вы утверждаете, что три дня не встаете с кровати?

— Я этого не утверждал. Вставать, сами понимаете, приходится. — Подмигиваю милиционеру и, что бы избежать недопонимания, слегка киваю в сторону туалета. Он оглядывается на мальчика «Пис», приклеенного к дверям заведения.

— Понял! В туалет ходили! — Он радуется так, будто, наконец, освоил решение примеров с двумя неизвестными. — Но я не про то. Где вы были сегодня ночью?

— А вам не понятно? Поглядите на эти ожоги и ответьте: где человек в таком состоянии может находиться? — Катя глядит на лейтенанта своими огромными сердитыми серыми глазами. Под таким взглядом даже тигр-людоед превратиться в ласкового котенка. Но не участковый.

— А вы кто такая, гражданка? Кем приходитесь подозреваемому? — Лейтенант твердо встал на колею следственных действий. Сбить его с накатанного пути не так-то просто.

— Гражданка мне приходится лечащим врачом. Зовут ее, между прочим, Екатерина Владимировна. И, вообще, объясните: зачем я вам нужен и в чем подозреваюсь? — Почувствовав поддержку со стороны Кати, я просто начинаю наглеть.

— Вы подозреваетесь в убийстве.

Мое актерское искусство растет час от часу. Видно, все дело в тренинге. Последнее время лгать и изворачиваться приходится слишком часто.

— Я? В убийстве? Кого? Где? — Хлопаю ресницами так растерянно, так старательно, что кажется, они вот-вот осыплются или задымятся от трения.

— Сегодня ночью неопознанного водителя иномарки в двух кварталах отсюда. — В телеграфном стиле выдает ответ участковый и присаживается на корточки рядом с диваном, что бы лучше видеть мою реакцию.

— Это невозможно. — Слышу я Катин голос. — Всю ночь я провела у постели больного Петрова. У него был сильный жар, он бредил и находился в таком состоянии, что не был способен не только убить кого-либо, но даже просто слезть с дивана.

— Так. Я ничего не понимаю. У нас имеются показания сотрудника ГАИ. — Участковый снова снимает шапку и начинает терроризировать свой затылок. — От вас можно позвонить?

— Да, конечно. — Нельзя отказывать сотрудникам милиции в таких пустяках. Тем более что на мой отказ никто внимания не обратит. Но какова Катя. Так легко соврать! Это же не просто вранье. Это лжесвидетельство. Преступление, предусмотренное уголовным кодексом. А казалась такой правильной. Наверное, Екатерина Владимировна относится к той категории женщин, которые находят себе самого завалящего, никудышного мужичка: пьяницу, дебошира, деградирующую личность с задатками бытового террориста и героически тащат на себе этот хлам всю оставшуюся жизнь. Пусть же хоть Кате повезет. Она ошибется и выйдет замуж за порядочного, интеллигентного и умного человека. За меня.

Пока я рассуждаю, лейтенант дозванивается до начальства.

— Мы Петрова задержали. Но у него алиби. Да, стопроцентное. Все равно везти? Так точно. — Он кладет трубку на аппарат и говорит мне, немного растерянно:

— Собирайтесь. Необходимо выполнить некоторые формальности. Придется съездить в отдел.

— Необходимо, значит съездим. — Я не собираюсь спорить. — Только, ребята, учтите: нам придется идти пешком.

— Успокойтесь, не придется. Машина у подъезда.

— К сожалению, в силу объективных причин я не могу ездить сидя. — Показываю на свои, бесстыдно обнаженные струпья. — Только стоя. А в легковушке я стоя не помещусь. — Задатки подлого шантажиста во мне проявляются с самого детства.

— Больной Петров не транспортабелен. — Катя подходит ко мне и набрасывает на мой зад марлю. Срам. да и только. Такое начало романа врагу не пожелаешь.