Дышать становится все тяжелее. Моя жизнь достойна пера Оноре де Бальзака или Виктора Гюго. Наконец нахожу лестницу, ведущую к выходу из преисподней. Дверь, конечно, оказывается запертой. Я бы на месте жителей этого дома вообще выход замуровал, чтобы не пахло. Снова спускаюсь в болото человеческих отходов.

На противоположной стороне дома нахожу выбитое подвальное окно. Выбираюсь наружу. Права Баба-Яга и прочая нечисть: хорошо там, где человеческим духом не пахнет. Встать на ноги не хватает сил, и от подвала я метров сорок ползу на животе.

Через полчаса вхожу в родную квартиру. Возвращаться домой после всех моих «подвигов» не слишком разумно, но я так устал, что был бы рад даже отдыху в тюремной камере. Брыська, радостно мурлыкая, трется о мои вонючие тапочки и носки. Видно, уже не чаял меня живым увидеть. Его радость понятна: кто бы его тогда кормил, холил. Кто бы туалет чистил?

Уже на автопилоте пакую испорченную обувь в пакет, выбрасываю на соседскую помойку, меняю коту песок и падаю в ванну. Я не обращаю внимание на то, как горячая вода выжигает с моей кожи остатки коросты. Вот оно овеществленное счастье: возможность протянуть ноги и не умереть…

24 декабря

Просыпаюсь от звонка. Кругом вода. Мне холодно. Чувствую себя одним из персонажей «Титаника», не вошедшим в окончательную версию фильма. Телефон прислушивается к тишине в доме и выдает еще одну трель. До меня, наконец, доходит: я не в океане, а в ванной. Вода давно остыла. Тело бьет мелкая дрожь и от этого по поверхности воды пробегает легкая рябь. Смешно, но я мог утонуть в собственной квартире.

Выбираюсь из мутной воды, обматываюсь полотенцем и бегу к телефону. Брыська сидит рядом с аппаратом и нетерпеливо перебирает лапами. Моя медлительность кота раздражает.

— Але? — выдаю смесь из букв и дробного клацанья зубов.

— Здравствуйте. Андрея можно? — А как же, конечно можно. Голос Екатерины Владимировны звучит немного неуверенно, но не узнать его невозможно.

— Здравствуйте, Екатерина Владимировна. Я слушаю. — Брыська растопырил локаторы обрубленных ушей и ловит каждый звук.

— Я вам вчера звонила весь день, а потом вечером. Никто не отвечал.

— Меня не было дома. Дела. — В комнате тепло. Начинаю согреваться, но зубы все равно продолжают выбивать чечетку.

— Я не интересуюсь, чем вы занимаетесь, но в вашем состоянии обязателен постельный режим. Вы заставили меня волноваться. — Ничего более приятного она сказать не могла. Екатерина Владимировна, Катя из-за меня волновалась! Это первая прекрасная новость за последние сутки.

— Не волнуйтесь. У меня все хорошо. — Вру в отчаянной надежде, что она не поверит и приедет удостовериться.

— Правда, хорошо? Вы осматривали ожоги? Меняли повязку? Я вам оставила мазь, вы ее нашли? — Ее голос становиться все более уверенным. Я готов его слушать весь день. Бывают же у людей магические, завораживающие голоса.

— Нет. Повязку я не менял, — признаюсь чистосердечно. — И ожоги не осматривал. Как-то не до того было.

— Это непростительное, преступное отношение к себе. Вы так до пенсии не доживете. — Как она права. Мои шансы дотянуть до пенсии все проблематичнее с каждым днем. — К сожалению, сейчас я должна идти на дежурство, но вечером обязательно к вам забегу. Никуда из дома не уходите. Оставьте свою метлу в покое, хотя бы на один день. Вы все поняли?

— Да, конечно. Я буду вас ждать весь день. — Я бы хотел сказать: «всю жизнь». Но вместо этого добавляю:

— И метлу больше в руки не возьму. Ни за какие деньги.

— Хорошо. — Одобряет мое решение Екатерина Владимировна. — Поменяйте повязку и лежите весь день — Именно так я и поступлю. — И, в пол голоса добавляю:

— Если получится. — Не все, к сожалению, зависит от меня. Возможно, мне придется покинуть квартиру против своей воли.

— Сделайте так, что бы получилось. — Она разобрала мои слова. Говорит тоном строгого доктора. Это не рекомендация, это приказ. Что же, мне придется выполнять приказ без рассуждений, как солдату на передовой.

Брыська доволен итогами переговоров. Может быть даже больше чем я. Он как сумасшедший начинает носиться по комнате. Забегает по ковру под самый потолок, срывает ковер со стены и падает вместе с ним на диван.

— Брыся, ты рехнулся? Это же не ковер-самолет, — выговариваю я строго, но кот не обращает на меня ровным счетом никакого внимания. Топая, как слон, он несется по коридору. Из кухни раздается грохот рухнувшей кастрюли. Очевидно, что главная причина всех безумий на Земле — женщина. Цивилизация обречена на перманентное сумасшествие.

Привожу себя в порядок. Нахожу, оставленную доктором, мазь. Охая и постанывая, смазываю раскисшие в ванной, раны. Ставлю кофе. Разогреваю котлеты. Наконец-то я до них доберусь. Пустой желудок кричит: «Виват!». Я с ним вполне солидарен.

Звонок в дверь застает меня с вилкой, занесенной над поджаристой, золотистой картофельной котлетой. Шоколадного цвета грибная подливка томно сползает с верхней хрустящей корочки. Я сглатываю слюну и решаю: голодным не сдамся. Запихиваю в рот обжигающий кусок, почти не прожевывая, глотаю и, тут же, вдогон, отправляю вторую порцию. Звонок настойчиво зовет на выход. С набитым ртом хромаю к дверям. Брыська столбиком стоит у порога, и нервно шевелит маленькими розовыми ноздрями.

— О ам? — мычу набитым ртом.

— Андрей, откройте. Это я. — Столько счастье в один день не бывает. Даже в детстве, за подарком, очень даже запросто, следовало наказание. Открываю дверь. Катя пришла меня спасать от моего безалаберного отношения к своему здоровью.

— Что у вас с зубами? В какую историю вы еще попали? Подрались? — Торопливо проваливаю в пищевод раскаленную котлету. Боль адская, но чего не сделаешь ради любимой женщины.

— Нет. Все в порядке. Я завтракал. Не присоединитесь?

— Вообще, я утром не ем. — Она принюхивается к текущему из кухни аромату. — Но кофе, если можно, выпью. — Заметив мою счастливую улыбку, гостья неожиданно начинает оправдываться. — И не сильно радуйтесь. Вы для меня такой же больной, как и все другие. Если у вас все закончится гангреной, я, как врач, буду чувствовать себя несостоятельной.

Улыбка, помимо моей воли, расползается по лицу. Мне так приятна ее агрессивная растерянность.

— Вам смешно, а я из-за ваших дурацких выходок, опаздываю на работу. Там меня, между прочим, нормальные больные ждут. Понимаете?

— Понимаю. Больные, клятва Гиппократа, долг врача и все такое прочее. Я очень благодарен вам за то, что вы не остались равнодушны к моим страданиям. — Эта витиеватая фраза заставляет Екатерину Владимировну насторожиться.

— Вы это о чем? Что вы подразумеваете под страданиями?

— Мою историю болезни, конечно. Проходите. — Помогаю гостье снять шубку. Брыська сразу запрыгивает ей на руки. Екатерина Владимировна чешет его за ухом. Довольный кот жмурится.

— Он в вас влюбился с первого взгляда. И не только он. — Екатерина Владимировна делает вид, что не расслышала моих слов. Она разглядывает куцые Брыськины уши. Устраиваемся на кухне: сероглазая медичка на табуретке с котом на руках, я стою рядом в почетном карауле.

— Еще в прошлый раз хотела спросить. — Она размешивает желтоватую пенку на поверхности кофе. — В этом доме все травмированные. Или есть и здоровые?

— Есть. Например, вы. Здоровы и удивительно красивы. — Катя, прикусив нижнюю губу, выслушивает мой комплимент.

— Я имела в виду постоянных жильцов. — Мне импонирует скромность, с которой гостья воспринимает лесть.

— Из постоянных пока только тараканы, — честно сознаюсь я. — Может быть, все-таки позавтракаете. Я сносно готовлю. Травму от моей пищи получить можно, отравление — никогда.

— Травму? — удивляется Екатерина Владимировна. — У вас котлеты с гвоздями?

— Нет. Зато они очень вкусные. Язык проглотите.

— От картошки полнеют. — Вид у гостьи трогательный и беспомощный. Моя фирменная грибная подливка и не такую оборону взламывала. — Ладно. Только совсем немного.