Училищу было без году неделя, а уже связано он было причудливыми связями с самыми разными точками в огромном городе. К хореографическому училищу тянулись эти ниточки, к Военно-морскому музею, к ТЮЗу. Коллективными и шефскими связями занималось командование училища, заранее и сообща были размечены дни встреч и взаимные поздравления по нужным дням и случаям, но кроме этих явных и официальных нитей от училища тянулись ниточки и другие.

Мальчишеские страсти, наверное, самые страстные из страстей, а тут они еще усиливались еще и тем, что были страстями, испытываемыми сообща. Зачастую поэтому они принимали форму эпидемий.

Была, допустим, такая первая и повальная эпидемия — расширение брюк. Расшить, ушить, пришить… В городе был налажен розыск портных, принимающих однообразные и небольшие заказы, которые нужно было исполнять тут же. Клиентик в это время переминался, стоя в трусиках за занавеской.

Подобием этих портных был обосновавшийся невдалеке от училища парикмахерских дел мастер Миней Ильич. Специализировался Миней Ильич на невыполнимой для других мастеров работе: голову, казенной машинкой обструганную под ноль, Миней Ильич уже через неделю брался художественно улучшить.

В те годы повсюду стригли ручными машинками. Миней Ильич владел уникальной, привезенной с войны — электрической, этой машинкой он и снимал в одному ему известных местах немногие подросшие миллиметры волосков. Сидеть надо было затаив дыхание: работа предстояла ювелирная.

«Сегодня обрабатываю под «пятнадцатилетний капитан», — торжественно сообщал Миней Ильич, и волшебная машинка начинала журчать.

Затем Миней Ильич туго обвязывал голову «именинника» влажной марлей и коротким резким движением сдвигал марлю так, чтобы положить ежик в одну сторону.

В боковом чуланчике парикмахерской горела лампа, предназначенная для сушки автомобильной эмали, и шурша крутился большой вентилятор. Трое-четверо счастливцев сушились под лампой одновременно. Вентилятор гнал над головами раскаленный воздух. Если бы не улетавший от марли пар, головы эти, прислоненные друг к другу, могли бы напоминать яйца страуса где-нибудь в Сахаре. Потом происходило чудо вылупления. Миней Ильич развязывал марлю. Те, кто со своими сиротскими ежиками еще ждали, содрогались от зависти. Вылуплялся маленький гардемарин.

Миней Ильич сиял.

К Минею Ильичу во время очередной прогулки Толя Кричевский и привел Митю.

— Подстрижемся? — спросил он, и так было не похоже, что это предлагает тот самый Толя, мальчик, у которого на счету некая тайна, что Мите сначала даже не поверилось. Толя сразу приземлился в представлении Мити. Но таких красавцев одного за другим изготовляла удивительная машинка Минея Ильича, с таким удовольствием и так гордо осматривали они себя в зеркале, так соблазнительно было показаться через полчаса среди своих под мышей остриженных друзей этаким гвардейцем…

— Да, хорошо бы… — мечтательно сказал Митя, но тут же, подумав, что придется платить, полез в карман. Денег не было. На лице у него, должно быть, все отразилось.

— Я сейчас достану, только держи очередь, — сказал Толя.

Перед Митей было человек шесть, свободного времени оставалось с полчаса. «Успеем», — подумал Митя. Миней Ильич стриг быстро, раз-два — и под вентилятор.

Вот через кресло Минея Ильича прошли двое, сел третий, а Толи все не было. За Митей встали в очередь двое «зерен». Они сразу принялись бурчать, что не успевают. У одного из них были часы, — скосив глаза, Митя увидел, что это немецкая «штамповочка», — и они все смотрели, как ползет стрелка, и злились.

— А этим-то чего здесь нужно? — спросил один, и Митя, хоть и не видел, на кого указывали, понял, что тот указал на него.

— Тоже, наверное, думает… — Что сказали дальше, Митя не слышал, но стоять становилось все неприятней. Всякий раз, как Митя слышал звук открывающейся двери, он оглядывался, не Толя ли идет, хоть он и понимал, что только Толи сейчас тут и не хватает. Если перед «зернами» втиснется в очередь еще кто-то и это окажется их бывший одноклассник, так они совсем взбеленятся.

Дверь открылась опять. Митя оглянулся. На пороге стоял рябой Куров. Митя сразу отвернулся, но это не помогло. Спиной и затылком он чувствовал, что вошедший заметил его и теперь смотрит только на него. Куров что-то буркнул тем, что стояли сзади Мити, а потом они все втроем замолчали. Митя напрягся: это молчание явно имело отношение к нему. Трое сзади о чем-то уславливались знаками. Когда один из них хмыкнул, Митя уже не сомневался, что ждать хорошего ему нечего. Но в это время кто-то из них вдруг просыпал на пол мелочь. Митя невольно оглянулся. Все трое, присев на корточки, шарили по полу.

— Ну-ка, ты, отойди, — сказали ему.

Митя с облегчением шагнул в сторону. Слава богу, они занялись поисками, а тут придет Толя, может, все и обойдется.

— Ну отойди, сказали же!

Митя отодвинулся от своего места в очереди еще дальше. В коридорчике было полутемно, и эти трое все продолжали искать монеты по полу.

Потом они, как по команде, распрямились. Передний из них — теперь это был Куров — стал вплотную к тому парню из третьей роты, за которым занимал очередь Митя. Двое других прилипли к первому. Митиного места в очереди не стало.

— Ребята, подвиньтесь, — сказал он. — Я же тут стоял!

— Он тут стоял, — тонким голосом, передразнивая Митю, пропищал один из задних. — Дайте ему место!

— Да вы что… Всерьез, что ли?

— Вы что? — повторили сзади. — Вы всерьез?

— Ну кто угодно же подтвердит… — сказал Митя.

— Кто угодно! — как эхо, едва сдерживая хохот, повторили сзади.

— Вот спросите у него… — Митя не знал, как назвать воспитанника третьей роты, за которым он должен был стоять, и поэтому показал лишь на его спину. — Вот у него спросите!

— А чего нам спрашивать — мы что, сами без глаз?

Может, если бы речь шла о том, чтобы подстригаться только Мите, так он бы плюнул и ушел, но очередь-то была занята на двоих, и впервые за много дней он видел, как оживился Толя. Да еще связано все было с сестрой. Троюродная, правда, но сестра же.

Митя сделал к очереди решительный шаг и попытался втиснуться, но тут его сзади за воротник схватила длинная уцапистая рука.

— С-спакойненько! — зловеще прошипел рябой. — Ручкам волю не давать!

— Да спросите у него! — возмутился Митя, показывая на спину переднего парня. Но в это время у Минея Ильича как раз освободилось кресло и парень из третьей роты, на поддержку которого Митя только и мог надеяться, пошел и сел под белую накидку.

Ничего больше не опасаясь, Куров рванул Митю назад.

— Вали отсюда! — процедил он. — Ну чего? Повторить?

Нет, так легко Митя сдаваться не собирался. Пытаясь освободиться от руки Курова, он повернулся к нему, но тот все не отпускал, и опять, как тогда на лестнице, оказались с рябым они глаза в глаза.

Суконка, которую Куров сгреб у ворота, вылезла у Мити из-под ремня. Митя слышал, как что-то в форме у него треснуло. В голове уже шумело. От бешенства Митя засопел, и то, что дальше случилось, делал уже как будто не он, а кто-то другой, но этого другого Митя в себе не мог ни остановить, ни унять.

Изо всей силы он ударил Курова по руке снизу. Тот, не ожидая, выпустил воротник. Удар, наверное, пришелся Курову по локтю, потому что он схватился за локоть и крякнул. И в тот же момент Митя получил в поддых.

Что-то выкрикивал Миней Ильич, услышав шум потасовки, заволновалась другая часть парикмахерской, и не пришедший еще в себя Митя почувствовал, как «зерна», заслонившие его от других глаз, выталкивают его на улицу.

Дверь парикмахерской закрылась. С Митей на улицу выскочил один из «зерен».

— Ну иди, иди сюда… — бормотал парень, отступая к черневшей рядом подворотне. — Иди, не бойся, я тебя приласкаю…

Ни о чем не думая, кроме того, чтобы размахнуться и дать наконец хоть по одной из этих ненавистных ему рож, Митя ринулся вслед за обидчиком в подворотню…

Его спас вернувшийся наконец Толя. Какое-то слово выкрикнул он врагу, и тот вдруг отстал. Толя повел Митю за собой в глубину двора. Там был сквер и скамейки. Еще несколько минут Митя сидел, пытаясь отдышаться, а Толя бегал мочить и полоскать куда-то носовой платок, и платок все равно становился красным.