– Принес? – спросил Вилюйский, вытирая жирные губы краем скатерти.
– А то как же… – сверкнул Капитон белыми, как фарфор, зубами.
– Давай, – протянул волосатую лапищу Вилюйский.
– Товар в лучшем виде, – вытащил из кармана полушубка небольшой сверток Капитон, но отдавать не спешил. – Как договорились…
Вилюйский понял. Побагровел, сжал кулаки, хмурясь. Капитон спокойно и выжидающе смотрел своими светлыми, льдистыми глазами на купца, взвешивая в руке сверток.
– Смел, стервец… – наконец пробормотал Вилюйский и покривил губы в улыбке. – С кем шутки играешь? Покажь…
Капитон развернул тряпицу, показал издали брусок темного мыла, на котором были ясно видны отпечатки ключей.
– Добро… – Вилюйский достал из портмоне несколько крупных ассигнаций, небрежно швырнул их Капитону. Тот отрицательно покачал головой.
– Мало?! – вызверился купец.
– Этими бумажками теперь можно комнаты оклеивать вместо обоев. Или подаяние нищим, на паперти…
– Так ведь… "катеньки"! – со зла дернул себя за бороду Вилюйский. – Чаво тебе ишшо?!
– Золотом, – коротко и решительно ответил Капитон.
– А енто не хошь?! – показал ему кукиш Вилюйский.
– Ишь ты, мудрагель. Зо-ло-том… – перекривил Капитона. – Вот те добавка, – положил на стол перед Капитаном еще несколько кредитных билетов с изображением императрицы Екатерины II, – и катись…
– Нет, – возразил Капитон, поднимаясь.
– Ты… ты что?! – надвинулся на него глыбой купец. – Да ты… ты знаешь, чаво я с тобой?..
– Ну-ну, господин Вилюйский… – с силой отстранил его руку Капитон. – Товар мой – я хозяин. Если моя цена вас не устраивает, разрешите откланяться.
Вилюйский смерил его с ног до головы бешеным взглядом, но тут же поостыл: уж больно крепок телом и смел был кучер княгини Сасс-Тисовской; да и не в интересах купца заводить свару – дело-то тайное…
– Хрен с тобой… – наконец недовольно буркнул Вилюйский. – Будь по-твоему. Только смотри не брякни где… Голову отверну…
– Само собой…
Вилюйский вышел из горницы и вскоре вернулся с кошельком, в котором звенели золотые монеты.
Капитон тщательно пересчитал их, спрятал кошелек за пазуху и отдал Вилюйскому брусок с оттисками ключей.
– Всего вам… – вежливо склонил голову, напялил шапку и не спеша пошел к выходу.
Вилюйский посмотрел ему вслед с невольным восхищением: он уважал в людях цепкость житейскую и холодный, трезвый расчет. "Взять бы его приказчиком… – подумал.
– Хорош гусь… Да бог его знает, как оно теперь все обернется. Впору дело сворачивать. Временное правительство… Туды его в заслонку!".
Вилюйскому не давал покоя перстень с "Магистром", который принадлежал Сасс-Тисовской. Чтобы заполучить его, купец испробовал все: и лесть, и увещевания, и коленопреклоненные просьбы, и наемных людишек, которым кровь людскую пустить, что комара прихлопнуть… И безрезультатно – драгоценный камень по-прежнему был для него недосягаем.
Тогда купец сошелся с кучером княгини Капитоном Мызгаевым, который и добыл ему оттиски ключей от черного хода, спальни княгини и шкафа-сейфа. Оставалось лишь изготовить отмычки и проверить содержимое шкафа.
Но возвратимся к Капитону, который покинул дом Вилюйского с приятной тяжестью за пазухой, под ремнем, где покоился кошелек с золотыми червонцами. Он шел по улицам, углубившись в свои мысли, не выбирая дороги, шлепал по мокрому снежному месиву, местами едва не набирая за голенища.
Капитон был в смятении: княгиня уже собрала свои пожитки и ожидала только окончательного выздоровления сына, чтобы уехать в Швейцарию. А как же он? Что будет теперь с ним? На какие средства жить? Где искать работу? Да и какую работу – всю свою сознательную жизнь Капитон был в услужении у господ, и, конечно же, никаким ремеслам его не обучали.
Будущее казалось ему страшным, темным, как болотный омут, куда нечаянно угодил мальцом: ни крова над головой, ни родни, которая приютила бы его (родители померли от тифа, когда Капитону исполнилось двенадцать лет; а младшая сестра тоже была в услужении у престарелого генерала). Конечно, Капитон скопил небольшую сумму. Хотя княгиня особой щедростью не отличалась, он, прожив столько лет среди господ, кое-чему у них научился. Немало вещей из обширного гардероба княгини и ее сыновей уплывало через руки Капитона знакомому старьевщику. Сбывал он не только носильные вещи, а и все, что под руку попадало – будь то колесо от тарантаса или окорок.
Капитон давно хотел завести свое дело, верное, денежное дело – ямщицкий извоз с трактиром и спальными комнатами. Предложение Вилюйского пришлось кстати; и Капитон не продешевил, что принесло ему удовлетворение. И все же по нынешним меркам, этого мало. Ох мало…
Капитон сунул руку в карман, нащупал сверток, в котором лежал точно такой же брусок мыла с оттисками ключей, как и тот, который он передал Вилюйскому. (Спасибо Софке, выручила – ее работа; "Женюсь, ей-ей! – подумал с благодарностью. – Как дело спроворю, так и…").
И свернул в переулок, где жил знакомый ремесленник. "Накося, выкуси… – пробормотал, вспомнив купца. – Нашел юродивого… Как бы не так. Вот паук! У самого мошна трещит по швам от денег, а все мало…" – озлился неожиданно, словно Вилюйский собирался покуситься на его личное добро.
Толкнул с силой дверь убогого домишки с кованым петушком-флюгером на коньке крыши все еще во власти дурного, до злой дрожи в руках, настроения, и ступил в чадный полумрак – где-то за липкой перегородкой гудела паяльная лампа…
14. АЛЬБОМ АЛИФАНОВОЙ
Дубравин решил навестить Алифанову. После похорон она в театре не появлялась: родные актрисы сообщили режиссеру, что у нее высокая температура.
Алифанова встретила Дубравина как доброго приятеля. Одетая в длинный махровый халат, с завязанным пуховым платком горлом, она была похожа на большого пингвиненка.
– Не могу ни читать, ни смотреть телевизор – глаза болят, – пожаловалась Алифанова майору, усаживая его в кресло рядом с пианино.
– Сколько?.. – кивнул он на градусник, который лежал на столе возле лекарства.
– С утра было тридцать восемь и пять… – Алифанова говорила тихо. – Ангина… – показала на горло. – Никогда не было…
– Извините, я, похоже, некстати. Хотел кое-что спросить, да, видно, придется в другой раз…
– Сидите, сидите… – остановила его актриса. – Если, конечно, не боитесь заболеть…
– Ирина Викторовна, я хотел бы расспросить вас об Артуре Тихове. А то в первую встречу – помните? – вы о нем упомянули вскользь и вовсе не в связи с Ольховской, которая все же имела к нему некоторое отношение. Не говоря уже о Новосад.
– Да… – при упоминании имени погибшей подруги Алифанова низко склонила голову и украдкой смахнула слезу. – Что вас интересует?
– Все о Тихове. Все, что вам известно. В частности, о его отношении к Ольховской, а также о взаимоотношениях Ариадны Эрнестовны и Новосад.
– Тогда я просто не хотела касаться этой темы… Да и сейчас мне как-то не по себе – все так сложно, запутанно. Вправе ли я говорить об этом, не знаю…
– Поверьте, спрашиваю вас отнюдь не из праздного любопытства.
– Я вас понимаю… Видите ли, из-за Артура между Адой и Валей всегда была какая-то натянутость. Подружки близкие, закадычные – и все же… Мне почему-то кажется, что Ада до сих пор неравнодушна к Артуру, хотя, выйдя замуж за Владислава, она стала относиться к Тихову внешне довольно прохладно.
– Что не помешало Ольховской после развода с мужем встречаться с Тиховым… ну, скажем, в интимной обстановке…
– Вы об этом знали… или догадались? – удивилась Алифанова.
– Вот уж меньше всего я похож на ясновидца, – улыбнувшись, уклонился от прямого ответа Дубравин.
– Да, они встречались… Однажды мне понадобилось что-то взять у Ады, и когда я приехала без предупреждения к ней домой, то встретила у двери ее квартиры Артура – он уже уходил. Они смутились, Ада даже стала немного раздражена, но потом все как-то забылось, а я ни о чем ее не спрашивала – это их личное дело. Вале об этом я тоже не сказала, зачем?