Неожиданно один из оперативников подал капитану знак: к столику Мирона направился коренастый крепыш с татуировкой на груди и двумя золотыми фиксами во рту. Широко улыбаясь кому-то из знакомых в толпе, он втиснулся в человеческий частокол у столика и одним махом опрокинул себе в рот кружку пива. Затем, не глядя на Мирона, развернул пакет с вареными крабами и принялся старательно обсасывать клешни. Выпил еще две кружки, доел крабов и – наконец-то! – что-то скороговоркой шепнул Мирону. Тот, не оборачиваясь, слегка кивнул, допил свой очередной бокал и, немного помедлив, начал пробираться к выходу вслед за татуированным парнем.

– Это Фиксатый, – успел шепнуть Бикезину оперативник. – Бывший борец…

Солнце уже скрылось за горизонтом, и длинные тени легли на горячий асфальт – пахнуло влажной морской прохладой. По улицам сновали озабоченные курортники с авоськами, доверху нагруженными продуктами, бойкие торговки с корзинами цветов наперебой предлагали букеты прогуливающимся парочкам, у бочек с квасом все еще толпились ошалевшие от дневного зноя жители города с бидонами и бутылями – запасались впрок, на следующий день.

На окраине города, невдалеке от цементного завода, людей было поменьше, в основном молодые мамаши с колясками. Небольшой дом, посеревший от цементной пыли, к которому привели оперативников Мирон и Фиксатый, затаился среди многочисленных пристроек и заборов. К нему вел единственный узкий переулок, поросший чахлой истоптанной травой, среди которой проглядывали россыпи галечника. Незаметно подобраться вплотную к дому не было возможности, потому оперативники оцепили все ближайшие улицы и переулки: нужно было ждать наступления темноты.

22

Денег было много. Они лежали аккуратными стопками на покрытой винными пятнами скатерти. Трое мужчин, окружив небольшой столик, пересчитывали купюры, раскладывая их на три кучки. Самая большая лежала перед Мироном, который своими пальцами-коротышками на удивление ловко и быстро тасовал ассигнации и связывал их в пачки тонким бумажным шпагатом. Фиксатый изредка обнажал в хищном полуоскале золотые коронки, с завистью бросая быстрые взгляды на Мирона, но, наталкиваясь на его мутные глазищи, в которых светились огоньки алчности и неумолимой жестокости, снова принимался слюнявить пальцы, еще и еще раз пересчитывая свою долю. Третий, хозяин дома, бывший музыкант филармонии пианист Смуриков, которого выгнали с работы за пьянку, суетился, словно хорек в курятнике: порывисто хватал хрустящие купюры, бестолково совал их в свою кучку, которая то и дело рассыпалась.

Под столом затаилась небольшая собачонка с грязно-белой свалявшейся шерстью, она ворчала и обиженно потявкивала, когда кто-либо из участников дележа наступал ей на хвост или на лапы.

Комнату освещала лишь одна лампочка, косо висевшая на мохнатом от пыли электрошнуре. Видно было, что здесь давно не убирали: истоптанный пол в окурках, в углу валялись пустые бутылки, по замусоленным занавескам ползали скопища мух, на запыленном пианино, около окна, стояли немытые тарелки и закопченный чайник.

– М-мирон Степанович, почем-му м-не так м-мало, – жалобно промычал отставной музыкант.

– Мурик, не мельтеши, – отмахнулся от него Мирон. – Деньгу шшитать надо, она шшет любит. Понял?

– Так я считаю…

– Плохо шшитаешь! Месяц назад ты стольник у меня брал? Брал. Потом ишшо полета и четвертак. Секешь? А твоих баб в кабаке кто поил? Я! За три захода пять сотенных как корова языком слизала… Мне от этих девок какая корысть? Хе-хе… Вот я с тебя и вышшитал – это тебе наука будет, Мурик…

– Га-га-гаl – заржал Фиксатый. – Мурик, не связывайся с женщинами – рожденный пить любить не может. Или бери пример с меня: я их принимаю только в выходные дни и обязательно – секи, Мурик! – обязательно, чтобы со своим пузырем и закусью. А иначе – ку-ку, Гриша! – плакали твои потом и кровью зашакаленные "хрусты". Женщины теперь с умом пошли – тугой кошелек за версту чуют. Берут нашего брата на живца: чуть зазевался – и за жабры…

– Во! – поднял палец вверх Мирон. – Золотые слова! Учись у Фиксатого, музыкант, человеком станешь! Сгоняй-ка, Мурик, в погребок, винца плесни – там у тебя ишшо имеется…

Иннокентий Смурков, которого за его легкое заикание на букве "м" прозвали Мумуриком, а для краткости – Муриком, сгреб со стола свои деньги в сумку из мешковины и вышел во двор. За ним прошмыгнула и белая собачонка, на прощание цапнув за ногу Фиксатого.

– У-у, зараза! – схватил тот со стола огрызок батона и швырнул ей вслед. – Попадешься ты мне, стервоза…

– Собака знаить, каво кусать… – довольно ухмыльнулся Мирон, распихивая пачки денег по карманам; и застыл, прислушиваясь.

Звонкий собачий лай вмиг разметал благодушие Мирона и Фиксатого. С закаменевшим лицом Сергач поднялся из-за стола и быстро прошел к входной двери. За ним, слегка пригнувшись, словно борец на ковре перед схваткой, заспешил и Фиксатый. Дверь скрипнула, и на пороге появился взъерошенный Мурик с кувшином в трясущихся руках.

– Братва! Там кто-то ходит!

– Тихо ты, клепало! Кто ходит?

– Не знаю…

– Может, соседи?

– Нет, на соседей Бем-моль не лает.

– Так-ак, понятно… Ну-ка посторонись, Мурик. Побудьте в доме. Я сейчас…

Через несколько минут Сергач появился в дверном проеме и угрюмо посмотрел на своих дружков.

– Мурик, запри двери. Только потише орудуй замками!

– Ну что? – спросил Фиксатый.

– Хана, вот что! Менты бродят около дома.

– Ты их видел?

– Мне видеть не обязательно. Я их на нюх чую…

– Что делать будем?

Неожиданно щелкнул замок, отворилась дверь одной из комнат, и глуховатый мужской голос произнес:

– Мирон! В чем дело? Фиксатый оторопел:

– К-то это? – заикаясь, спросил он и воззрился на человека, который, переступив порог комнаты, шагнул к ним.

– Что за шум, Мирон? – переспросил вошедший, уставившись в упор на Сергача.

– Менты шуруют вокруг дома… – опустил тот лупатые зенки под тяжелым взглядом вошедшего.

– "Хвоста" приволокли? Я тебя предупреждал, Мирон, или нет? Ну!

– Да. Виноват… Кто знал…

– Слышь, Мирон, что за тип?! – озлился Фиксатый и подошел вплотную к неизвестному. – Ты кто такой?

– Ша, Фиксатый! – лапа Мирона легла на плечо бывшего борца; и он, повинуясь медвежьей силе, отшатнулся назад. – Тебе это знать ни к чему. Свой человек…

– Свой, свой, – заворчал Фиксатый. – Знаем мы таких своих…

– Зови меня Богданом… – примирительно сказал ему тот и спросил у Мирона: – Так что будем делать?

– А черт его знает… Уходить надо…

– Каким образом?

– Помозговать нужно…

– Чего уходить? – вмешался Фиксатый. – Они что, нас на деле застукали? Деньги не пахнут, а товар мы без лишних свидетелей толкнули. Все чисто.

– Помолчи! – взорвался Сергач, недобрым взглядом окидывая его с ног до головы. – Не про тебя разговор.

– А если не про меня, тогда я лучше пойду! Покеда!

– Я те пойду! Шустрить начал? – Мирон закрыл своей квадратной тушей дверной проем. – Стукачом решил стать или как?

– При чем здесь это?

– При том, Фиксатый, что мы с тобой одной веревочкой повязаны! И если нас из-за тебя менты в воронок запихнут, то я исповедаюсь, как ты "нечаянно" воткнул перо в бок обэхээснику два года назад…

– Ах ты ж, бога-душу!.. – заматерился Фиксатый и шваркнул со всего размаху по губам Мирона.

И тут же, посерев лицом, с тихим стоном опустился на колени – короткие пальцы-обрубки клещами впились в его запястье.

– Землю грызть будешь, падла! – бешеная злоба искривила лицо Сергача, и он медленно начал отводить кулак для удара.

– Мирон! Оставь его! – резко и повелительно приказал Богдан.

Тот нехотя выпустил руку Фиксатого и, сплюнув кровь с разбитой губы, матюкнулся:

– Попомнишь меня…

– Нашли время! Будем уходить… Прорвемся. Иннокентий! Подойди сюда. Окна моей комнаты открываются?