— Твоя знакомая слишком привержена логике, Бланш. Жизнь ей представляется математической формулой. Когда-то и я так смотрел на жизнь. И ближайший мой друг Брунел. Но с тех пор наши взгляды сильно переменились.

Неожиданно для себя самой мисс Рейнберд быстро спросила:

— Как вы познакомились с Брунелом? Генри хмыкнул.

— Ему тогда было двадцать пять лет — он проектировал свой знаменитый мост через Эйвон в Бристоле. Я немного работал с ним вместе. Это был замечательный человек. Не чета мне — ни тогда, ни сейчас. Он уже перешел в Сверкающий Круг… Ага!… — Он секунду помолчал и спросил:

— Бланш ты ее видишь?

Мадам Бланш ничего не сказала, только слабо охнула, и мисс Рейнберд увидела, как ее тело дернулось, словно от боли.

— Видишь, Бланш, видишь? — снова спросил Генри.

— Да… Да… — выдохнула мадам Бланш. — Я се вижу. Но вокруг нее такое сияние — больно смотреть! Оо-оо!

Протяжный стон, вырвавшийся из уст мадам Бланш, и судорога, которой свело се тело, не на шутку встревожили мисс Рейнберд. Ничего подобного до сих пор не было. Но тревога и страх за мадам Бланш тут же вылетели у нес из головы, когда до нес донесся голос Гарриет:

— Типпи?… Типпи, ты меня слышишь? Это я Флэппи. Это я, родная. Нет-нет, не говори ничего, не надо. Просто слушай. Типпи, дорогая моя, будь поласковей с мадам Бланш… Наберись терпения, и она поможет тебе обрести душевный покой…, покой, которого ты так жаждешь. Смягчись, Типпи, ибо мадам Бланш, как и ты, ищет покоя, ищет способа исполнить свое заветное желание…

Голос Гарриет затих и умолк. Мадам Бланш несколько минут сидела неподвижно, в полном молчании; затем мисс Рейнберд увидела, как она шевельнулась, ее большое, обмякшее тело стало постепенно оживать, и наконец раскрылись глаза.

Секунду — другую мадам Бланш смотрела на мисс Рейнберд, потом медленно улыбнулась, дотронулась до нитки жемчуга на шее и сказала:

— У меня потрясающее чувство внутреннего удовлетворения. Я знаю: случилось что-то очень-очень хорошее. Рассказывайте же скорей.

— Вы совсем ничего не помните?

— Ничегошеньки. Но у меня удивительное чувство…, не знаю, как вам это объяснить…, блаженство, покой и полная опустошенность.

Мисс Рейнберд поднялась, чтобы налить хереса себе и гостье, и вдруг, как-то отвлеченно, словно внезапно увидев себя со стороны, подумала: «надо бы показаться врачу — наверное, я схожу с ума». Она принялась рассказывать Бланш все, что услышала за время сеанса — за исключением последнего эпизода с Гарриет. Поскольку слова сестры носили сугубо личный характер, она решила, что доводить их до сведения Мадам Бланш необязательно. Напоследок она заметила:

— Я так и не поняла, что за Суд Высшего Добра, и что именно он должен разрешить.

Бланш потягивала херес. Она была немного раздосадована тем, что сама ничего не помнила. Иногда Генри слишком своевольничал — возьмет, и ни с того, ни с сего отключит ее, как сегодня.

Досадно, потому что ей просто необходимо быть в курсе всего, что происходит. Иначе как можно требовать от нее каких-то результатов? Без сомнения, мисс Рейнберд старается точно все пересказать, но где гарантия, что она не упустит что-то важное?

— Это совсем не трудно, — сказала мадам Бланш. — Дело в том, что скорее всего один из супругов Шубриджей перешел в мир иной. А может, и оба. Надо будет в следующий раз уточнить у Генри. Если так, то они, конечно, знают, где находится Эдвард Шубридж, знают, как он живет, о чем думает. И тут может возникнуть конфликт. Ваша сестра хочет, чтобы вы его разыскали и вернули в лоно семьи. Но приемные отец и мать, исходя из интересов сына, могут думать совсем иначе.

— Но почему? Не понимаю.

— Как же вы не понимаете, мисс Рейнберд? Предположим, мы его нашли, и вот мы приехали и открыли тайну его происхождения. Очень может быть, даже наверное, он вполне благополучный человек, женат, растит детей. И тут вы объявляете, что вся его жизнь была построена на лжи. Ни вы, ни он в этом не виноваты, тем не менее ложь есть ложь. Вместо того, чтобы обрадоваться вам, он может вас отвергнуть. И, открыв ему истину, вы можете сделать его несчастным на всю жизнь. Я думаю, Суд Высшего Добра именно этим и занимается. Рассматривает требования вашей сестры признать его полноправным членом семьи — и, очевидно, требование приемных родителей оставить молодого человека в покое и не вносить смятения в его душу ради его же блага. Теперь вам понятно?

— Понятно — после того, как вы мне объяснили. Но все-таки странно, что это разбирательство так долго тянется. Я с готовностью приму любое решение, лишь бы… — Она хотела сказать: «Лишь бы Гарриет отстала от меня», но вместо этого сказала:

— Лишь бы это пошло на пользу моему., мм-м, племяннику.

— Золотые слова, — сказала Бланш, — ваше смирение делает вам честь.

Про себя она подумала, что старушка спит и видит, как бы поскорей выпутаться из этого дела, только бы Гарриет ее больше не мучала. Что ж…, там будет видно. Суд Высшего Добра, случалось, выносил самые неожиданные решения. Одно дело — земная логика, а другое — логика эфирного мира.

Прежде чем распрощаться с мадам Бланш, мисс Рейнберд подошла к своему бюро и вернулась с конвертом, который протянула мадам Бланш. Та, отлично понимая, что в конверте, сказала с оттенком удивления:

— Что это, мисс Рейнберд?

Мисс Рейнберд спокойно пояснила:

— Вы уделяете мне так много времени, мадам Бланш, и я очень признательна вам за помощь и сочувствие. Я почитаю себя обязанной хоть чем-то…, как-то отблагодарить вас.

Бланш покачала головой.

— Я не могу допустить, чтобы вы мне платили, мисс Рейнберд. Для себя мне ничего не надо. Я помогаю людям безо всякой платы, и я…

— Прошу вас, мадам Бланш. Примите от меня эту малость.

— Ну, если вам так уж хочется. Только давайте не будем рассматривать это как плату за услуги. Есть помыслы и цели, которым я предана всем сердцем и которые стоят любых пожертвований. Будем считать, что я принимаю ваши деньги как вклад в благородное начинание. Надеюсь, когда-нибудь вы позволите рассказать вам об этом обстоятельно.

Бланш вышла, села в машину и уехала с нераспечатанным конвертом в кармане. Она с завидной проницательностью судила о людях — в себе самой она разбиралась гораздо хуже: тут ей открывались обширные области, недоступные пониманию, и многое попросту ставило ее в тупик. На этом этапе, рассудила она, мисс Рейнберд больше чем на двадцать пять фунтов не раскошелится. И когда, спустя несколько часов, она открыла конверт и обнаружила чек на целых пятьдесят, то — хоть это был несомненно добрый знак, предвещавший хорошую судьбу храму Астродель — она пришла к выводу, что в характере мисс Рейнберд ей пока далеко не все ясно.

Бланш еще больше уверилась в своей правоте, если бы могла видеть мисс Рейнберд, которая едва проводив ее за дверь, пошла к бюро и стала что-то записывать.

На листке бумаги она набросала несколько пунктов, над которыми следовало хорошенько подумать. Там значилось:

"I. Голос Гарриет. Семейное сходство? Имитаторские способности?

2. Брунел: откуда сведения?

3. Домашние прозвища: Типпи, Флэппи? Есть помощник? Любовник?

4. Систематический сбор информации? Спросить у Иды К.

5. Финансовые обстоятельства мадам Б.?" Перечитывая свои записи и размышляя над каждым пунктом, мисс Рейнберд вдруг вспомнила, как Генри сделал ей замечание за то, что она назвала шофера Шолто «этот тип Шубридж». «Возлюби ближнего своего!» Экая наглость! Поверить, что Шубридж переменился к лучшему? Вот уж было бы чудо из чудес. Они с Шолто друг друга стоили, вот и эту кашу заварили, а ей теперь расхлебывать. Конечно, о мертвых или ничего, или хорошо — если Шубридж тоже умер, — но оба они, если и попадут когда в пресловутый Сверкающий Круг к Брунслу, то очень, очень не скоро.

И она добавила к списку один пункт:

«б. Чудесные исцеления, телепатия. Посмотреть в библиотеке».

Глава 7

Джордж чувствовал, что еще немного — и терпению придет конец. Это было бы совсем некстати — время позднее, пора в постель, а Бланш сказала, что хочет у него остаться. Она появилась час назад, ворвалась, как порыв весеннего ветра, и всю ее прямо распирало от какой-то беспричинной радости. Что касается Джорджа, то после утренних переговоров с Лидией Энгерс, добавочной порции спиртного за ленчем и двухчасового сна по дороге домой, который не принес ему никакого облегчения, ему было не до веселья. Он методично записал в красный блокнот все, что удалось узнать в Брайтоне, и за двумя бутылками пива успел подробно проинформировать Бланш, которая, по-видимому, ничуть не была обескуражена, когда он решительно заявил, что в деле Эдварда Шубриджа ставит жирную точку.