Грандисон сказал:

— День всех святых вроде бы давным-давно прошел. Он показал пальцем на замшевый мешочек. Незнакомец молчал. Он вынул из левого кармана пистолет и положил его на край вазы с гиацинтами — оттуда его было бы удобнее взять, чем со стола, где он оказался бы на четыре дюйма ниже. Незнакомец проделал это аккуратно, не задевая лепестков и листьев. Цветы совсем скрыли пистолет, так что Буш не смог определить его марку. Возможно, это удастся сделать с помощью скрытых камер. Он преодолел искушение взглянуть на декоративные выпуклости потолка, чтобы проверить правильность ориентировки камер.

Руки незнакомца были в длинных черных хлопчатобумажных перчатках, уходивших под рукава плаща. Он взял замшевый мешочек, развязал шнурок и высыпал содержимое на стол. Это были — согласно его условию — необработанные голубовато-белые алмазы. С виду они из себя ничего не представляли. Но огранка и шлифовка вдохнут в них жизнь. Рынок сбыта для них — широчайший, и никто не задаст лишних вопросов. Пальцем, обтянутым перчаткой, незнакомец передвигал камни на столе. Он взял один из них, небрежно перекатывая и встряхивая его на черной ладони, затем положил рядом с другими. Наконец, не торопясь собрал алмазы обратно в мешочек.

— Мы польщены вашим доверием, — сказал Грандисон.

Незнакомец ничего не ответил. Все они знали, что ни услышат от него ни слова, так же как в прошлый раз — от женщины. Даже короткого «да», «нет» или «ладно» нельзя будет записать на пленку, чтобы потом попытаться различить едва уловимые оттенки в тембре голоса акцент — национальный или местным, признаки принадлежности к той или иной социальной группе. Такие данные можно было бы заложить в компьютер Сэнгвилла вместе с другими разрозненными сведениями и получить сотни вариантов моделей, облегчающих установление личности преступника. И в вертолете этот человек не произнесет ни слова. Он поступит так же, как до этого поступила женщина: вынет блокнот и карандаш, напишет печатными буквами, куда лететь, и, не выпуская из рук, покажет летчику, а когда полет закончится — заберет блокнот с собой. Этот человек все предусмотрел, понимая, что малейшая ошибка обойдется ему слишком дорого. Залогом его безопасности была та смертоносная власть, которую он имел над другим человеком, ждавшим теперь где-то спасения. Но у преступника не будет повода воспользоваться этой властью. Так решили те, кто стоял над Грандисоном.

Если бы решение зависело только от Грандисона, все было бы иначе. Смерть других людей стала для него делом обычным. О своей он не думал. Чему быть, того не миновать. Буш отлично знал его философию. Не обращать внимания на угрозы и посылать соболезнования семьям невинных жертв. Ни в одном обществе не будет ни здравого смысла, ни подлинной безопасности, стоит только пойти на уступки тирану — большому или малому. Мир должен понять, что лучше смерть, чем бесчестье, что зло не одолеешь ни молитвами, ни деньгами. Только жертвуя жизнью за жизнь, можно сделать существование безопасным, а кому что выпадет — жить в безопасности или быть принесенным в жертву — это лотерея. Конечно, это не по-христиански. Но для самого Грандисона, для Сэнгвилла и для всех сотрудников их отдела христианство давно заменили параграфы первого специального наставления. Человек перерос христианство. Оно сыграло свою роль, подобную роли выделившегося в процессе эволюции на человеческой руке большого пальца. Нравится это кому-то или нет, теперь жизнь не сводится к простой способности рвать бананы с дерева в джунглях. Теперь совсем другие джунгли обступают мир со всех сторон.

Буш наблюдал: мешочек исчез в правом кармане. За тем незнакомец взял пистолет и сунул его в другой карман. Ни на кого не взглянув, он направился к двери. Толкнул ее плечом и придержал выжидательно. Буш прошел в дверь мимо него, как проходил раньше мимо женщины.

Они зашагали по освещенной прожекторами дороге, затем свернули в аллею, заштрихованную черными тенями голых кустов. Буш шел впереди; наконец они оказались на футбольном поле, где ждал вертолет. Минуту спустя машина уже поднималась в воздух, трава под ней стелилась по земле. Вертолет, покачиваясь, набрал высоту и полетел на восток. Навигационные огни еще некоторое время мигали в темном небе, а потом погасли.

Буш вернулся назад. Пока его не было, на столе появился поднос с бутылками и стаканами. Грандисон сидел в черном кожаном кресле у камина, возле него стоял высокий стакан с неразбавленным виски. Грандисон читал небольшую книжку в кожаном переплете с золотым тиснением. Куда бы он ни направлялся, в кармане у него всегда была какая-нибудь книжка. Сейчас он уединился, зная, что в ближайшие два-три часа может дать себе отдых. Сэнгвилл сидел у телефона, перед ним была порция виски с водой, он принимал доклад с поста у ворот: слушал, время от времени что-то мыча, и делал записи свободной рукой.

Буш налил себе виски с содовой. Сэнгвилл запишет сведения, полученные от шофера. Эмблема на крыше машины гласила: «Ривердейл. Прокат машин в Рединге». Ночной гость, подумал Буш, остановил машину у вокзала или проголосовал на улице и поехал… Дальше строить предположения не имело смысла. Сэнгвилл все выяснит, но это ничего не даст. Буш взял стул, тяжело опустился на сиденье, сделал большой глоток из стакана и, глядя перед собой, стал думать о предстоящем третьем похищении. Буш был добросовестным, грамотным, честолюбивым работником. С каждым годом он поднимался все выше по служебной лестнице.

Джордж Ламли стоял у низкого окна спальни; пригнувшись, он выглянул в окно, чтобы посмотреть, какое выдалось утро. Типичная мартовкая мерзость. Бр-р! Дождь льет, как из ведра. Беленый западный ветер раскачивает старые вязы вдоль дороги в поле. Стайка грачей беспорядочно мечется под деревьями, подгоняемая ветром. Словно клочок жженой бумаги, кружащийся в сером небе. Очень поэтично. Джордж почувствовал себя бодрым и свежим. Как всегда после утреннего секса. Не то что Бланш. Она обычно после этого без сил. Один — два глубоких вздоха, и она проваливается в сон еще на часок-другой.

Он обернулся и взглянул на Бланш. Надо купить кровать пошире. Бланш любит во сне разлечься по диагонали. Надо будет присмотреть что-нибудь подходящее на дешевой распродаже. Какую-нибудь громадину красного дерева, чтобы в такой постели можно было совсем затеряться. Тогда пусть Бланш ложится хоть вдоль, хоть поперек. Только вот втащат ли они такую кровать наверх? Великолепная женщина — Бланш. Все у нее на месте. Правда, голова неизвестно чем занята. Господи, вот это уж точно! Он нагнулся над ней и поцеловал ее в правую грудь, потом осторожно заправил полную нежную грудь-под зеленый шелк рубашки. Бланш пошевелилась, по-детски причмокнула губами и улыбнулась во сне.

Джордж стал спускаться по крутой неудобной лестнице. Когда у него будут деньги, он устроит здесь канатный подъемник. Внизу на подстилке спал Альберт. Джордж перешагнул через небольшого черно-белого пса неопределенной породы, который при этом и ухом не повел. Настоящий сторожевой пес этот Альберт, подумал Джордж. Если грабители на него не наступят, бояться им нечего. И ведь хитрый, черт. Не пошевелится, пока не услышит позвякиванье открываемой банки с собачьими консервами. Вот кому лафа! Виляй себе время от времени хвостом да не забывай иногда лизнуть руку хозяину — и о тебе всю жизнь заботятся, кормят, поят и балуют. Так и я у Бланш. Только для меня это временно. Все у меня временно. И никогда не было ничего постоянного. В том-то и беда.

Насвистывая, он отправился на кухню. Здесь его владения. Джордж Ламли — гурман, и повар из него хоть куда: переваренное яйцо или подгорелые гренки — это по его части. Он хмыкнул и приступил к своим обязанностям.

Крупный, неповоротливый мужчина, этакий увалень, лет сорока, он был уверен, что лучшие годы у него впереди. И что удача всегда поджидает за углом. В чем именно может заключаться удача, он не знал, се очертания постоянно менялись, дразня Джорджа, как мираж, который мог бы превратиться в реальность, если бы только у Джорджа водились деньги. Настоящие деньги. А не пустячное содержание, котором он высудил у родителей, давно списавших его со счетов — началось все много лет назад, когда его поймали «на месте преступления» с молодой заведующей хозяйством третьеразрядной закрытой школы, где он учился и выгнали Иногда, выпив стаканчик — другой, Джордж пытался припомнить, как она выглядела, но всякий раз — безуспешно. Блондинка? Брюнетка? Одному Богу известно. Запомнилось только, что это было не так уж здорово. Действовал он с желанием, но неловко, как неопытный жеребчик, впервые выпущенный к кобыле. Ну да ничего. Скоро ему повезет в жизни. Об этом он вчера прочитал в своем гороскопе в «Дейли мейл».