Наемникам, им плевать, старая ты, молодая ли, красивая или страхолюдина редкая — дырка есть, значит пойдешь в дело. Вот и я одному… глянулась. Подхватил поперек туловища, да под раскидистые яблони поволок, и прощай бы мое девство, кабы в тот самый момент, как он портки спустил, в деревню не влетели всадники да Валетты.

Капитан, конечно же, мужик неплохой, да только в жизни б не полез в драку, если бы именно в нашу деревню не отрядили его отряд для постоя. Мы-то сами ему что? Прах, бауэры тупые, только на то и пригодные, чтобы его отряд кормить. Говорили, что когда сигнор Джованни увидал над деревней дым (какой же грабеж без пожара?), он на миг застыл в седле, словно мраморное изваяние, удивленно поглядел на ехавшего рядом лейтенанта Ринальди, и полным изумления голосом произнес: «Винченцо, да нас грабят». «Поразительная наглость, сигнор. — ответил лейтенант. — Будем дожидаться пехоту, или положим мерзавцев сами»?

Положили — полтора десятка тяжелых кавалеристов, это вам не толпа перепуганных замордованных крестьян. Ох, и визжала же я, когда насильник вдруг булькнул что-то невнятное, и рухнул на меня, придавив к земле всем весом, а вокруг раздались злые вопли, ржание коней, и отборная италийская ругань. Лучше б молчала, дуреха, конечно. Никто, разумеется, особо не следил, кого именно и куда растаскивали фламандцы, так что мне б тихонько уползти бы, да молчать себе в дальнейшем, да только задним умом крепки мы все. Не сообразила, испугалась — какой с меня спрос-то, соплюхи зеленой?

В общем, когда извлекли меня из под покойника, доказывать кому-то, что ничего он со мной сделать не успел, было бесполезно. Для всех я была уже девка порченная, к замужеству не пригодная — хоть иди да топись. Тут же и доброжелатели нашлись, которые внятно и доходчиво мне все это объяснили. Так что, когда в деревню подтянулись пехотинцы и обоз, я сидела в самом темном уголке нашего сарая, и тихонько выла от горя — слез уже не было, только ком в горле, да лед в сердце. Там меня и нашла Хельга, которую, вместе с парой маркитанток, староста определил на постой к нам. Не знаю уж, что она во мне такого разглядела, однако тем же вечером категорически заявила моим родителям, что забирает их дочурку Клархен себе в ученицы. Учитывая то, что выбор был небольшой, те дали свое согласие, и даже собрали для меня кой-какие вещички.

Так я попала в отряд к кондотьерам.

Аккуратно втерев мазь в спину и отливавшую всеми оттенками фиолетового попку Гансика, я накрыла его теплым покрывалом.

— Полежи так минутку, пусть мазь впитается, — приказала я, — Понял?

— Угу, — похоже мальчишка готов был размурлыкаться как котенок, — Клархен… Ты добрая.

— Никому не говори об этом. — усмехнулась я, и, присев на табурет, начала зашивать его рубаху. — Тогда все побегут ко мне за бесплатными мазями и притираниями.

— Хорошо, — кивнул мальчик, и поудобнее растянулся на сундуке — Не скажу.

Нет, вы посмотрите, лапа какой. Вежливый, со всем соглашается… Ой, не к добру этот шкода вдруг шелковым стал!

— Кла-а-архен?

— Что?

— А почему люди говорят, что ты ведьма?

— А потому, что так оно и есть. — вздохнула я. — Ведьма-травница.

Вот интересно, кто ж это такое говорит? Может этот кто-то моему последнему ухажеру и шепнул на ушко что-то про меня?

— Да ну. — Гансик смешно сморщил нос. — Разве ж ведьмы такие? Мне мама на ночь сказки рассказывала про ведьм, я помню. Ведьма всегда старая, страшная, живет за городом, в лесу, а в избушке у нее кругом дохлые летучие мыши и сушеные жабы. А еще ведьмы детей едят, вот.

Ну, вы посмотрите какой том «Malefic Maleficium» выискался! Хоть сейчас в университетскую вивлиофику сдавай.

— Жабы и мыши у меня, положим, тоже есть. — хмыкнула я. — Прямо в том сундуке, на котором ты лежишь, хранятся.

Мальчонка слегка вздрогнул.

— Травами переложены душистыми, чтобы вонь в лавке не стояла. — объяснила я. — А насчет старой и страшной… Хех, хорошо, что ты это мне сказал, а не моей наставнице. Она б тебя так выдрала, что ты бы очень сильно пожалел о том, что есть она тебя не будет.

— Значит, в сказках все вранье? — вздохнул мальчишка.

— Ну, все — не все… — я неопределенно покрутила рукой в воздухе, потом вздохнула, и решила сказать правду. — Ведьмы, как и люди, разные бывают. Есть такие, что людей едят, многие детскую кровь пьют, чтобы сохранить или вернуть молодость, некоторые мальцов да девчоночек… гм… рано тебе про такое. В общем, неприятных типов среди ведьм и ведьмаков хватает, куда же без этого? А поскольку люди предпочитают помнить про причиненное им зло, а не про сделанное добро, получается, что слухи про нас ходят самые жуткие. Ну, это еще ничего — вот про магов что рассказывают…

— Все равно, ты не такая. — упрямо мотнул головой Ганс. — Ты никому никогда злого не делаешь, наоборот, лечишь.

Хм, медикуса в Кирхенбурге отродясь не было, так что пару раз пришлось мне местных с их похабными хворями пользовать (простуду лечить любой дурак умеет, тут и ведьма не нужна), но оголец-то откуда про это знает?

— И кого же это я лечу? — осторожно закинула удочку я.

— Сейчас — меня. — хмыкнул Гансик. — А еще ты фрау Хелену, купчиху, от бесплодия вылечила. Все про это знают.

— Вот же дура языкастая. — вздохнула я. — Не делай людям добра, и не получишь полный кошель неприятностей. Если падре Лебенау узнает, что я влезла в промысел Вездесущего, то устроит мне такую сладкую жизнь…

— Он знает. — сказал Ганс. — Падре говорит, что все в руках Вышнего, и если б не было его воли, ты бы ничего сделать не смогла, а значит, на самом деле от бесплодия купчиху вылечила не ты, а Он. — вот же старый лис! При всей наше обоюдной нелюбви и мне умудрился не подгадить, и повернул все так, что я, вроде бы, не при чем, а он на коне.

— Раз падре это говорит, значит так оно и есть. — хмыкнула я.

— Это хорошо. — изрек Гансик. — Я, когда вырасту, тоже тогда ведьмой стану.

Ну и что прикажете делать с эдакой непосредственностью? Лично я — поперхнулась и уколола иголкой палец. Ответить, впрочем, ничего не успела.

— Клархен, а зачем ведьмам сушеные жабы? — тут же переключился на другую тему Ганс. — В Меровенсе, говорят, жаб едят, но свежих…

— Бородавки сводить, зачем же еще? Ну, или насылать…

Мальчонка покосился на меня одним глазом.

— А ты умеешь?

— Будут бородавки — придешь, проверишь. — сухо ответила я.

Не хватало еще, чтоб такие шкеты в моем умении сомневались.

— Да не сводить. — прыснул Гансик. — Я же знаю, что ты Клауса-трубочиста от них вылечила. Насылать.

Мндя, герр Шорнстейнфегер и впрямь год назад напоминал жабу, вследствие чего жена собиралась давать ему полную отставку. Не могу сказать, что без бородавок он стал сильно красивее, но хотя бы похож на человека.

— Умею. — вздохнула я. — Даже все утро думала, не наслать ли этакое счастье на одного нехорошего человека.

— Знаю я этого нехорошего человека. — фыркнул мальчишка. — Не иначе тот Гейнц-гуртовщик из Альтенкирхе, что последнюю неделю поблизости крутился. Его молочница Элиза у тебя увела. Между прочим, так ей и надо! На улице говорят, что Гейнц часто пьет по черному, и девушек своих колотить начинает. Гнилой человек, чес слово! Даже нищий Йохан ему не доверяет.

Да уж, это аргумент, однако. У Йохана на людей чутье, как у собак на мясо. Интересно, и почему я про своих бывших ухажеров такие подробности последней узнаю? Предупреждал бы хоть кто, что ли… Ну, да, конечно — так я, дура, кого и послушала.

— Ты из-за него не расстраивайся. — продолжал меж тем Гансик. — Этот крендель тебе в женихи — ну никак.

— Ну, еще скажи, что вырастешь, и сам на мне женишься. — не то, чтобы я расстроилась, но съязвить сочла необходимым. Не хватало еще, чтоб мое разбитое сердце соседские малолетки склеивали.

— Я не успею. — вздохнул Ганс. — Ты раньше замуж выйдешь.

— Это за кого же интересно? — порой взрослая и безошибочная логика этого мелкого ехидины меня поражает. — Что-то не наблюдаю очереди из желающих.