— Право, не думаю, — проговорил доктор с изрядной долей ядовитой иронии, — что он захочет уйти!

— Отлично! Я вызываю полицию, — и Директор вытащил телефон.

— Полагаю, Элле это не слишком понравится, — заметил Дола. — Вся ее семья собралась здесь на Рождество, а вы велите их арестовать! А потом, подумайте о прессе…

— С которой вы уже связались, как я понимаю!

— Вы останетесь довольны, Директор. Я просто уверен, что так и будет! Представьте — самая знаменитая распавшаяся семья мира, семья Эллы, воссоединяется благодаря рождественской молитве… Вы меня удивляете, Питер! Я и помыслить не мог, что ваш выбор момента встречи определяла случайность!

— Я выбрал Рождество, — сказал Гунтарсон, все еще подпирая спиной дверь, — потому что перед Рождеством меня об этом попросила Элла. Она просила о возможности увидеться с матерью и братом. Она не просила об этом раньше — и уж точно не просила о встрече с отцом! Тем более — со своим дядюшкой-экзорцистом!

— Я все еще ее не вижу, — подал голос от замочной скважины Фрэнк.

Гунтарсон испытывал жгучее желание разбить поганцу голову о дверную ручку. Он ведь должен был видеть диван — почему же это там нет Эллы?

— Входите, — сдался он, — и если Элла попросит кого-то из вас уйти, вы уйдете немедленно. Это ясно?

— Открывай, — велел Кен и, отпихнув сына в сторону, сам распахнул дверь.

Элла стояла у окна, глядя вниз с высоты семнадцатого этажа. Над ней была только крыша, большой логотип «Хилтона», и синее небо. Она никогда прежде не бывала в таком высоком здании. Если бы люди, которые там, внизу, гуляли под зонтиками и пили кофе, купались и катались на белоснежных лодках, подняли вдруг головы и увидели Эллу, она показалась бы им такой же крошечной, какими она видела их. Но они не ведали о ее присутствии. И она молилась за них.

Фрэнк воскликнул:

— Элла! — и бросился к ней через всю комнату.

Он стоял перед ней, ухватив ее за руки, и их глаза были почти на одном уровне. Он явно окреп, и она прошептала:

— Ты вырос…

Джульетта, застыв в дверях, проговорила только:

— О, Боже мой! Боже мой!

Стоя напротив окна, на фоне льющегося из него солнечного света, Элла казалась почти прозрачной. Кожа на ее лице, бесцветная и бесплотная, обвисла, образовав пергаментные морщины, как у семидесятилетней старушки. Джульетте почудилось: тронь пальцем — и ощутишь под ним только кости. Голова смотрелась преувеличенно раздутой, как неправильной формы глобус, и казалась просто болванкой для волос — как всегда великолепных, бесконечных платиновых волн.

В лучах солнца тоненькая фигурка Эллы выглядела всего лишь размытым силуэтом.

— Ты… скверно выглядишь, — выдохнула Джульетта.

— Ты что, голодом ее морил? — требовательно спросил Кен.

— Да, теперь мне понятно ваше нежелание впустить нас, — констатировал Дола. — На вашем месте я бы тоже не горел желанием позволить людям встречаться с ней. Вам вполне бы могли начать задавать неприятные вопросы о жестоком обращении с детьми.

— Я в порядке, — промолвила Элла.

— Прости, но на вид ты совершенно не в порядке!

— Я все время молюсь. Это высасывает из меня силы. Питер говорит…

— Тогда тебе надо перестать молиться, — объявила ее мать. Элла вгляделась в нее через комнату. Джульетта нерешительно протянула ей руки, и Элла с благодарностью поспешила в ее объятия.

— Я стараюсь не пить так много, — прошептала Джульетта. — Но когда рядом нет моей доченьки, нет и особого смысла казаться хорошей. Теперь ты снова со мной, и я больше не буду пить вообще. Обещаю!

Элла подняла голову:

— У тебя всегда был Фрэнк…

— Спасибо тебе за Фрэнка, — ответила Джульетта, и крепко обняла дочь. В это объятие она вложила гораздо больше чувства, чем когда-либо ощущала к Элле. Ведь без Эллы Фрэнк бы умер.

Дола сверкнул вспышкой камеры.

Гунтарсон сделал молниеносный выпад, но промахнулся.

— Пленку! — рявкнул он.

— Ну уж нет, — улыбнулся Дола. — Я имею в виду — это же первое объятие. Воссоединение матери и дочери. Неужели вы в самом деле можете требовать предать забвению столь радостный момент?

— Дайте сюда! — повторил Гунтарсон.

Раздался стук, и в тот же момент дверь, которую Гунтарсон забыл запереть, стала приоткрываться. Он шарахнул по ней ногой.

— Это я, Стюпот, — раздался из коридора жалобный голос.

Гунтарсон выглянул, чтобы удостовериться в этом, и впустил его.

— Ну?!

Стюпот обвел комнату взглядом.

— Так они все приехали… — пробормотал он.

— Точно! Тебе что-то нужно?

— Там звонят с рецепции, спрашивают, будем ли мы заказывать рождественский обед. Я за себя сказал «да», ничего?

— Скажи им «да» за всех нас, — вмешался Кен. — Нас шестеро. Пусть будет семь — твоей драгоценной Элле нужны двойные порции.

Стюпот с опаской глянул на него. Он уже слышал истории об отце Эллы.

— Иди и звони, — приказал Гунтарсон. — Поедят, а когда закончат — пусть убираются!

Но Стюпот не стал возвращаться в собственный номер. Вместо этого он проскользнул в смежную комнату и стал звонить оттуда.

— Отличный момент для фото! — завопил Дола. — Давайте, давайте, соберитесь в кружок. Вся семья на большом диване… Элла, ты должна быть в центре. А вы Джульетта, будете очаровательно смотреться рядом с ней. Надо же, вы почти как сестры — кто бы мог подумать, что это мать и дочь!

Гунтарсон наблюдал за всем этим, скривив губы. Но Элла по-прежнему не отпускала материнскую руку. Казалось, она искренне радуется ее присутствию.

— Фрэнк, будет лучше всего, если ты возьмешь Эллу за другую руку. Это ведь, в некотором роде, с тебя начался весь этот молитвенный бизнес!

— Бравый парнишка, — с одобрением вставил его отец.

— Кен и Роберт, вы будете по обеим сторонам, как стражи. Ничего, втиснетесь! Ах, Роберт, ваша… м-м-м… нижняя часть чуточку широковата, не так ли? Боюсь, вы не вполне помещаетесь.

— Фрэнки может сесть ко мне на колени, — предложил дядя Роберт.

— Нет-нет, в этом нет необходимости, — зачастил Дола, — совершенно никакой необходимости! Вам лучше присесть на подлокотник, это подчеркнет вашу стать.

С другой стороны дивана Кен, дабы быть уверенным в том, что его стать тоже подчеркнута как следует, взгромоздился на второй подлокотник.

— Я встану позади группы, — объявил Гунтарсон.

— Нет, не встанешь! — возразил Кен.

— Это семейный портрет, мистер Гунтарсон!.. А теперь улыбнитесь, пожалуйста, — сказал Дола, поднимая камеру. — Директор! — воскликнул он. — Вы испортили снимок!

Гунтарсон вошел в кадр, как раз когда доктор спустил затвор.

— Убирайся отсюда! — взревел дядя Роберт, хватая Гунтарсона за лацканы, и отталкивая прочь. Гунтарсон выставил было кулаки, но вовремя спохватился.

— И это — в Рождество! — поддразнил он, не приближаясь. Дядя Роберт нахмурился.

— Пожалуйста, разрешите нам сделать семейный снимок, — робко попросила Джульетта.

— Теперь семья Эллы — весь мир, — ответил на это Гунтарсон, — и я — главный представитель этой семьи!

— Ты — долбаный придурок, вот ты кто! — выкрикнул Кен.

— Пожалуйста, я прошу прощения, но, пожалуйста, следите за языком! — взмолилась Джульетта, указывая на сына.

— Кто-то же должен был ему это сказать! — кивнул дядя Роберт.

— И это буду я, — пообещал Кен, вставая.

У Гунтарсона в руках снова оказался мобильник.

— Один шаг — и я звоню в полицию!

— Ты превратишься в кусок дохлятины, придурок, прежде чем они сюда доберутся!

— Это вы так думаете! На этот раз я подготовился к встрече, — ответил Гунтарсон, сжимая кулаки, и становясь в стойку, как университетский боксер. — И чем бы она ни кончилась — вы направитесь прямиком в израильскую тюрьму!

— Я бы сделал одолжение всему миру, избавив его от беспокойства по твоему поводу!

Элла прошептала:

— Перестаньте ссориться! Перестаньте ссориться!

Но никто и ухом не повел…