Миха выходит из камышовых зарослей и идет по крутому берегу. Внизу отбивают такт воды Муры, и Миха все танцует и танцует чардаш: «Эй-гоп-гоп, гоп-гоп-гоп!» Вот он лихо топнул над самым обрывом… — берег обрывается, и затягивает Мура богатого хозяина, тонет Миха, в ушах гул, в мозгу последняя мысль, что нечистая сила завлекла его… Так Матео Лучик чуть-чуть не стал самым последним, кто еще видел Миху Гамо в живых.
В Вараждине, в одной из тюремных камер при тамошнем суде, лежат пятеро юных бродяг, пятеро вечных скитальцев, которых похватали в Вараждинской жупании жандармы пандуры и сельские стражники.
Близится вечер. Молодые бродяги лежат на нарах и рассказывают друг другу про свои странствия.
— Тяжело приходится нашему брату в Хорватии, — говорит один. — За Загребом крестьянам самим нечего есть. А из Загреба идешь через горы, там и крестьян-то нету. Одни скалы, вот как эти стены голые. Еле-еле перебиваешься…
— То ли дело в Далмации, — заметил второй, — туда нужно путь держать. В погребах повсюду вино. Далматинцы тебя угостят, итальянцы напоят пьяным. Или иди в Крайну. В Крайне тоже добрый народ. Накормят дорожного человека и денег дадут.
— У Постойны хорошо просить милостыню, — сказал малорослый оборванец, — стоишь себе, люди подходят и уже знают, что идешь по белу свету, и подают…
— Эх, ребятки, — тихо заговорил старый бродяга, который до сих пор не проронил ни слова, — и чего вас только по чужим дальним краям носит? За Муру отправляйтесь, в Междумурье. Вот где дорожных людей встречают!.. Иду я раз, а там перевоз через Муру, при нем корчма. Вхожу. Подносят мне вина, пью с крестьянами из «запитого жбана», будто я им ровня. И тут ко мне подходит один богатый хозяин, в летах уже, звать Михой, обнимает и обещает, что отдаст мне в жены свою дочку. А свое обещание скрепляет клятвой, такою страшной клятвой, что у меня от ужаса волосы встали дыбом. Побожился богородицей, отцом, сыном и святым духом… Так-то, ребята, вот до чего славно на тамошних дорогах!
— Чего ж ты там, старый, не остался?
— При крещении выпал я у крестного из рук, и с тех пор на меня валится несчастье за несчастьем. Утром выхожу из корчмы, а навстречу жандарм. «Пошли-ка вместе, веселей будет», — говорит проклятый, чтоб отца его с матерью убило!.. И ведет меня в город, из города гонят по этапу через Драву, а из Лудбрега сюда в жупанию, в Вараждин… А в Междумурье непременно ступайте, ребята. Угостят вас на славу, посулят дочерей в жены и поклянутся страшной клятвою.
Матеша Гамо в тревоге мечется по двору, места себе найти не может. Поздний вечер, а отец все нейдет. «Упаси бог, задержался батюшка, и пошел выпивши вдоль Муры, — думает она в крайнем беспокойстве. — Берег крутой, обрывистый, того и гляди обвалится — батюшка тяжелый…»
— Эй, Растик, — кричит девушка, — возьми два фонаря, пойдем встречать батюшку, нашего хозяина!
Сонный Растик, ворча, зажигает фонари, и оба выходят в ночь.
— Скажи мне, Растик, — просит Матеша, — ты когда-нибудь слыхал про разбойников-водяных?
— Слыхал еще в малолетстве. Начнет, бывало, бабка вечером рассказывать, а мы, несмышленыши, давай реветь. Как эти водяные, страшные разбойники, схоронившись под берегом, людей подстерегают. Идешь по берегу, а эта нечисть, охрани нас богородица, тихонько пересвистывается… Кто тот свист услышит, пускай прочтет задом наперед «Верую». Потому, если не помолишься, быть тебе добычей этой злой разбойничьей силы… Когда они свищут, берег ходуном ходит и обваливается. И не заметишь, как подведут тебя к самому краю, а там свалишься в воду, прямо в омут. А омут, он тоже живая злая сила. Это крутятся в воде души грешные, души утопленников. Схватит тебя такая грешная душа, а коли и сам грешен, вытрясет из тебя река душу, и утонешь. А кто в жизни не согрешит? Мало таких, что бог смилуется и пошлет им ангела-хранителя. Да и то пока прилетит ангел, надо самому одолеть дьявола, задержать водоворот… а тем временем сорвется с языка непотребное слово, и господь от тебя отвратится, не поможет… Правда, бывают в воде невинные души детей малых, которые утонут. Если повезет и проглотишь с водой такую детскую душеньку, то божий младенец замолвит за тебя словечко. Хуже, ежели с водой проглотишь душу самоубийцы. Самоубийце нет покою, душа его в тебе мечется, швырнет тебя на берег, оглушит, увязнешь в водяных травах и пропадешь, совсем пропадешь, не выберешься…
— А что водяники, Растик?
— Те у нас не водятся, Матеша. Быстрина водяникам не впрок. В быстрой воде они тощают и теряют силу. Если водяник народится из кала самоубийцы, «самомора», то на Муре обратится в чайку и улетит на болота в Полуденную землю. А то на Балатон…
— Подай мне один фонарь, Растик, мы уже подле мельницы, сяду в лодку, поплыву вдоль берега, может быть батюшка, наш хозяин, вздумал ворочаться над Мурой, честь ей и хвала… А ты, Растик, иди через кукурузное поле, может статься, хозяин пошел той дорогой. Поплыву на перевоз, к Матео Лучику. Коли батюшка там, встретимся у Лучика.
Матеша отвязала лодку, укрепила на носу фонарь, с плеском опустились в воду весла, и пошла лодка по Муре — честь ей и хвала, как сказала Матеша. Ибо это очень плохо — прогневить реку…
И вот плывет Матеша в ночь, плывет в темноту, лишь на несколько метров освещаемую фонарем. Лучи света, бормотание воды, плеск весел тревожат сон береговых ласточек, которые, испуганно выпархивая из гнезд на высоком берегу, своим писком разрывают ночную тишину.
Матеша гребет подле самого берега, сворачивает за излучину реки и вдруг видит…
Видит фонарь на носу другой лодки, слышит, как по воде ударяют весла.
Неужели кто из домбровских выехал на рыбалку?
Матеша подплывает ближе, уже видит лодку, слышит чьи-то вздохи… Лодки уже почти повстречались. И тут в тишине реки со встречной лодки раздается:
— Дай бог здоровья, Матеша!
— И тебе тоже, Сочибабик! — отвечает Матеша.
Оказывается, это Сочибабик вздыхает в лодке, Власий Сочибабик, добрый хлопец, сын соседа Филиппа…
— Куда так поздно, Матеша?
— Батюшка пошел под вечер к Матео Лучику, а мне вдруг стало страшно — где он? Места не могу себе найти. Растик пошел ему навстречу через поле, а я поплыла к перевозу вдоль берега.
Лодки уже плывут рядом.
— А ты куда собрался на ночь глядя? Может рыбачить? Что-то я сети не вижу…
— Эх, пропащая моя жизнь, — вздыхает Сочибабик. — Вот ведь и сон уже дома не идет. Все лежу, думаю-думаю, а потом вышел, отвязал лодку и поплыл, куда понесло течением. Нету мне счастья, Матеша! Так, значит, твой батюшка, слыхать по деревне, вчера У Лучика тебя просватал? И сам не знает, кому. Говорят, даже клятву дал…
Лодка Сочибабика скользнула вперед.
— Обожди, не греби! — кричит Матеша. — Я тебя плохо слышу.
Лодки поплыли рядом.
— Отчего ты, говоришь, такой несчастный, Сочибабик?
Сочибабик горько вздохнул и в раздумье заговорил:
— Девчат у нас полно, и красивых. Но ты, Матеша, самая красивая! Эх, лучше бы мне утопиться!
— Опять ты меня обогнал. Почему тебе лучше утопиться?
— Посулил тебя батюшка кому-то в жены…
Сочибабик взмахнул веслами, и Матеше пришлось приналечь, чтобы догнать беднягу.
— А ты не думай об этом — да не греби ты так — не думай об этом… да не греби, тебе говорят! Это в корчме только так, языки чесали. Доволен теперь, Сочибабик?..
Сочибабик вздохнул и едва слышно спросил:
— А за меня тебя отдадут? — И опять уплыл далеко вперед.
— Да обождешь ты меня или нет?! — кричит Матеша. — Перестань грести, дай ответить!
Опять лодки поравнялись. Сочибабик побледнел, сидит, не говорит ни слова, ждет ответа.
— Так что, Матеша, станешь моей женой?
— Стану с помощью божьей, Сочибабик… Ой, перевернешь лодку! Нагнись самую малость, и я нагнусь, Власий… когда хочешь поцеловаться.
С тихими всплесками весла загребают воду, и плывет в двух лодках счастливая пара — Матеша и Власий. Течение несет их, а они говорят о том, как любят друг дружку… Но что это за звуки вдруг доносятся откуда-то с берега? Уханье, притопывание… «Эй-гоп-гоп, гоп-гоп-гоп!» Вроде, кто-то пляшет чардаш.