С уважением, секретарь посольства… …и так далее, — сказал Салис. — Да вот еще дописано от руки. Постскриптум.

Форма одежды свободная. Смокинг желателен, но необязателен. …дата. Подпись.

— Круто. У тебя точно такое же… — промычал Монлис. — Ну и что господин инспектор ты по этому поводу думаешь?

— По поводу приглашения? Ничего особенного. Будут склонять к сожительству.

— Чи-иво-о?

— Ну… расскажут какая Земля хорошая, как хорошо там живут люди. А особенно будут нахваливать Америку. Какая у них грандиозная демократия. Волки сыты и овцы целы. А мы с тобой, мягко говоря, два засранца, мешаем их миссионерам фербийцам слово Божие. Которые, между прочим, к нам сюда прилетели по культурному обмену. У тебя смокинг есть?

— Есть, — ответил Монлис и улыбнулся.

Салис повернулся и посмотрел на Монлиса не зная, что и сказать на его наглую ухмылку.

— Зато я майор, а ты лейтенант, — наконец нашелся Салис. — И вообще я здесь главный. И нефига сидеть на диване. Опознали прыгуна с платформы.

Поехали с вдовой побеседуем.

— Хоть ты меня постоянно третируешь, — сказал Монлис, вставая с диванчика, — я тобой все равно горжусь, господин старший имперский сыщик. Смотри как мы удачно, под твоим чутким руководством, наступили им на хвост. Уже на культурный обмен приглашают. Если со мной культурно меняться, то я могу что хош отдать. Вот, например, хоть фербийское национальное корыто.

Деревянное. Настоящее. От пробабушки осталось. Ну а взамен… ну… скажем «БМВ», двухдверное… салон кожаный… цвет можно любой, коробка тоже… необязательно чтоб автомат…

— «БМВ» это в Германии, — вставая сказал Салис. — А в Америке «Кадиллак».

— Ну… я могу и альверами взять. По весу…

Дверь в квартиру Пенсалусов открыла старшая дочь, упитанная фербийка лет тридцати пяти. Сыщики представились, их провели в просторную комнату.

Ингала Пенталус сидела за столом и разбирала старые фотографии. Кусочки бумаги, с лицами из прожитой жизни, беспорядочно покрывали половину поверхности стола. На Фербисе многие так и не приняли голографическое изображение и по привычке делали фотографические отпечатки на бумаге.

Ингала брала в руки очередную фотографию, пару минут рассматривала ее и откладывала в сторону.

— Мама, к тебе пришли из имперского сыска, — сказала дочь и пригласила сыщиков пройти в комнату.

Ингала оторвалась отфоголографий, подняла глаза на гостей.

— Здравствуйте, — сказал Салис. Шальшок коротко кивнул головой.

— Здравствуйте, — тихо сказала Ингала, жестом руки предложила гостям присесть.

— Инспектор имперского сыска Лоун Салис. Мы хотели задать вам несколько вопросов.

Ингала молчала.

— Ваш муж не одинок в своем поступке, — сказал Салис. — Таких случаев десятки. Нам поручено более детально изучить все подобные эпизоды. Возможно, этому найдется какое-то объяснение.

— Какое тут может быть объяснение, — сказала Ингала и тяжело вздохнула.

— Всю жизнь вместе прожили, а теперь вот… все что осталось.

Она показала глазами на фотографии на столе.

— Все что осталось… Хорошо хоть это есть. Здесь — вся жизнь. Вся судьба.

— Расскажите пожалуйста поподробней, что произошло в тот вечер, когда вашь муж ушел из дома.

Ингала оперлась о стол локтями, положив руки перед собой сплела пальцы в замок и с силой сдавила их. Несколько секунд она сидела молча, опустив глаза.

— Мы были на даче. Альтак ремонтировал швейную машинку, смотрел телевизор.

В девять вечера я принесла ему миску похлебку.

— Девять часов… Вы точно запомнили время? — спросил Монлис.

— Да, — ответила Ингала. — Было почти девять. По телевизору как раз рекламу показывали перед программой новостей.

Ингала немного улыбнулась своим воспоминаниям. В краешках ее глаз появились маленькие слезинки. Они быстро увеличились и скользнули вниз по серебряной щеке. Улыбка постепенно перетекала в гримасу боли.

— Альтак съел пару ложек и вдруг замер. Я смотрела на него и не понимала что случилось, а он положил ложку в тарелку, встал из-за стола, и вышел из комнаты. Даже плащ не взял. Я спросила ты куда? — он ответил я скоро.

И все. До сегодняшнего дня я про него ничего не знала.

— Когда это случилось? — спросил Салис.

— Две недели назад, — Ингала шмыгнула носом. — День в день. Ума не приложу, что могло случиться?… Чтобы ужинать и вот так, ни с того ни с сего, подняться и уйти.

— Какое у него в тот вечер было настроение? — спросил Монлис.

— Как всегда, хорошее. Альтак вообще оптимист был.

— А вредные привычки у него были?

— Он курил. Но год назад бросил.

— Сам?

— Нет. В каком-то центре при христианской миссии лечился.

— А после лечения в его настроении вы не заметили никаких изменений? — спросил Салис.

— Нет. А почему вы спросили?

— Бросить курить непросто. В редких случаях отвыкание проходит без последствий.

Бывшие курильщики, например, часто начинают прибавлять в весе.

— Нет, — вздохнула Ингала, — не заметила.

Ингала еще двадцать минут рассказывала о последнем годе жизни мужа, о его знакомых, привычках. Имперские сыщики тщетно пытались найти зацепку.

Единственное, что объединяло Альтака с остальными жертвами — лечение при христианской миссии.

— Спасибо что поговорили с нами, — сказал Лоун. — Извините что побеспокоили.

— Примите наши соболезнования, — сказал Монлис.

Имперские сыщики вышли из комнаты, а Ингала продолжила медленно перебирать фотографии, останавливаясь на каждом снимке, маленьком кусочке своей жизни.

— Твари! — сквозь зубы процедил Шальшок, когда они вышли из подъезда.

— Я им устрою культурный обмен.

— Только попробуй! — Салис дернул Монлиса за рукав. — Я тебя самолично пристрелю.

— Не бойся. Я же сказал, все будет культурно. Как же все-таки гадко на душе, — сказал Монлис, открывая дверь «Фаэтона». — Жила семья и в один миг от жизни остались только фотографии. И дело здесь не просто в несчастной судьбе, а в том, что кто-то так захотел. Дернул за веревочку — дверца и открылась.

— Был на Земле такой писатель, Шекспир… Пьесы для театра писал, — сказал Салис, вставляя ключ в замок зажигания. — Так он говаривал: Весь мир театр, а люди в нем актеры.

— За долго до него это сказал Петроний, — уточнил Монлис. — Но я уверен, что они и не подозревали насколько окажутся правы.

В посольстве Соединенных Шатов Америки на планете Фербис принимали гостей.

Как и было обещано в пригласительном билете публика присутствовала сплошь интеллигентная. Театральные и кинорежиссеры, художники, писатели, артисты, политики, отцы города, члены правительства. Фербийцы и земляне. Дамы, разодетые в вечерние наряды посверкивали камешками на серебряных и белых, изящных и не очень шейках, пальчиках и в ушках. Кавалеры, одетые в смокинги и тофраги, фланировали в ожидании официальной части фуршета, то бишь концерта.

Но вот гостей пригласили в овальный зал. Два солиста и солистка имперского оперного театра спели по паре арий, актер прочел что-то из фербийской поэзии. После концерта художнику Цертелису вручили небольшую денежную премию за чистоту помыслов в искусстве, а журналисту Киселису премию чуть побольше, за мужество и честность, проявленные при выполнении профессионального долга.

После официальной части гостей пригласили к столу. По дорогому ригейскому фарфору застучали серебряные вилки, зал наполнился тихом звоном, шорохом и бульканьем.

— Господин Пельренис, рекомендую вот эту рыбку. В вашем сенате, в буфете, такую не дают.

— Ну, буфет-то наш получше, чем в вашем доме киноактера, господин Ельтакос.

А рыбка действительно, весьма хороша. Но вот тот… даже не знаю как назвать… попробуйте… ну как?

— Да-а-а… повар у них превосходный, — согласился с Ельтакосом Пельренис.

— Но и у нас не хуже. На юбилее у несравненной Улькары мы с Гальерусом…

Мимо прошел негр с подносом в руке, заставленным бокалами с шампанским.