— Он не знает, что сказать, — хихикнул тот. — Как же ты оказался здесь, о довольствующийся чужим именем?

Это слово, каким он меня назвал, — клычкыдыр — меня оскорбило. Так меня еще никто не звал. Я был человеком верующим. Верил в неизреченную милость Неба, в способность Великих Духов подбирать имена для людей. Ведь сами люди лишены такой способности. Все людские имена уродливы, лишены благодати, негожи.

Но я находился в потаенной долине. Вокруг меня были сбегуты, гонимые тремя бегами. И я сказал старику:

— Не всякая птица может хорошо петь. Не каждый цветок может похвастаться красивым нарядом. Но в разных странах один и тот же цветок называют по-разному. В разных языках по-разному может называться птица. И красивая птица в одной стране может носить уродливое имя. А в другой стране уродливая птица может носить прекрасное имя. Человек может называть себя по-разному на этой земле. Десятки имен могут быть у человека, каким он зовет себя сам и какими его зовут другие. Но все эти имена исчезают пред лицом последнего, данного Великими Духами.

Шмешу-хэхэхэй одобрительно хмыкнул.

— Что он сказал? — спросил у него Языгу.

— Разве ты не понял? — сказал ему Шмешу-хэхэхэй. — Он говорит, что земное имя ничего не значит. Он говорит, что может назвать себя семьюстами разными способами, ибо это неважно перед лицом последнего имени, которое на небесах. Он хорошо говорит, этот человек. Он складно говорит, этот человек. — И обратился ко мне: — Мы не требуем повторного наречения. Живи как живешь, и называйся как называешься, человек, ищущий ответа у земных бегов и забывший, что дать ответ можешь только ты сам.

Толпа расступилась. Меня допустили в общину сбегутов. Языгу показал мне незанятую теплую пещеру, где я мог жить, — таких пещер было очень много в долине, а сейчас, после гибели стольких людей, стало еще больше. В глубине ее я нашел обжитое место: очаг, ложе, посуду, даже кое-какую одежду. Мне сказали, что человека, занимавшего эту пещеру до меня, звали Молчу, и его тоже нарек Шумбег. Я сразу вспомнил этого Молчу — ведь его нарекали в один день со мной. Это был тот старик с упрямым, недовольным лицом, который так противился наречению. Мне сказали, что он получил свое последнее имя за несколько дней до моего появления, не успев отправиться в страну Огон. Жаль, мы не встретились, потому что тогда вдвоем бы подивились странным путям судьбы.

Я разжег огонь, приготовил чай. Есть не хотелось. Я сидел у огня, почти засыпая от усталости, но в совершенной уверенности, что ложиться еще не время. Красные отсветы плясали по стенам. Дым уносило в боковой лаз сильным сквозняком. В хорошей пещере жил Молчу, хорошо он ее обустроил.

Мои предчувствия вскоре оправдались. По прошествии какого-то времени в пещере бесшумно появился Шмешу-хэхэхэй, присел на камень, не сводя с меня глаз. Я молча налил ему чаю. Он принял чашку и, зажмурившись, отпил пару глотков.

— Великое Небо уберегло не только вас, — произнес он, ставя пустую чашку на камень. — Другим тоже удалось вырваться из сечи. Они разъехались по другим селеньям и рассказали людям обо всем. Люди хотят уходить. Завтра к полудню к нам придут люди из хосуна Терпи. Сколько их, не знаю. Все хотят уйти.

Я молчал. Мне нечего было сказать. Я только наклонил голову, чтобы выказать свое внимание.

— Ты тоже уйдешь? — спросил он меня, когда молчание совсем затянулось.

Он чего-то выжидал — может, моего утвердительного ответа? Но мне нечего было сказать.

— Ты тоже пойдешь с ними? — почти утвердительно сказал он, и мне этот тон не понравился. Это было почти приказание. Оно не пришлось мне по душе. Да, я хотел уйти, я дал обещание тэнгэру Нишкни, но я хотел идти один, а не с толпой раненых мужчин и плачущих женщин.

— Я пойду не с ними, — наконец проговорил я.

Он видимо обрадовался.

— Так, значит, ты один из нас? — быстро спросил он. — Ты обязуешься поклоняться заветам Сбегу?

Заветам Сбегу? Об этом я и не думал. И какие могут быть заветы у человека, испепеленного небесным пламенем? Он, верно, и заветов никаких не успел оставить, бедняга.

Но Шмешу-хэхэхэй предупредил мои полные сомнений вопросы. Наклонясь ко мне, он прошептал:

— Я открою тебе тайну, известную только нам, его последователям. Пророк Сбегу не погиб в пламени. Он сумел спастись.

Нечего и говорить, насколько я изумился этим словам. Человек из хосуна Шурши, усомнившийся в особой миссии магогов, обвиненный сразу тремя бегами, которые устроили за ним настоящую охоту, бараний пастух, сожженный небесным огнем за свое непокорство, — и он вдруг, наперекор всем свидетельствам, остался жив?

— Он спасся? — удивленно переспросил я. — Но где же он? Где он теперь?

Шмешу-хэхэхэй довольно рассмеялся и, придвинувшись ближе, произнес:

— Я скажу тебе, где он теперь. Он в земле Огон. Он сумел туда уйти и сейчас ожидает нас всех там, в благословенной земле Огон.

Благословенной земле! Это он так о земле грешников и сквернавцев?

Но Шмешу-хэхэхэй, видя мою реакцию, продолжил:

— Да, мой добрый Шепчу, поверь — земля эта благословенна, и вовсе не грешники живут там, а самые обыкновенные люди, которые тоже поклоняются Великому Небу. И туда надлежит уйти всякому честному человеку, ибо тем спасет свою душу.

— А как же Труба? — спросил я, слыша, как дрожит мой голос.

— Труба не прозвучит. Труба не прозвучит. Труба не прозвучит, — трижды, как заклятие, повторил Шмешу-хэхэхэй.

После его ухода я никак не мог уснуть, ворочался на ложе. «Труба не прозвучит», — звучали в ушах слова хэхэхэя. Значит, Сбегу в земле Огон? Увернулся от гнева вышних сил? Да правда ли все, что я слышал в детстве, слышал от стольких людей? И острая скорбь по погибшим, в особенности по Бурчи, захлестывала меня. Проворочавшись так несколько часов кряду, я силком, напряжением воли заставил себя наконец заснуть.

Как и говорил Шмешу-хэхэхэй, к полудню в долину спустилось несколько десятков человек, мужчин и женщин, — по сути дела, целое селение перешло к сбегутам. Привел их пятнадцатилетний подросток-сбегут, которого Шмешу-хэхэхэй отрядил специально для этого, узнав, что люди захотели уйти. Вести разносятся быстро по степи.

К этому времени я уже знал, что долина является перевалочной стоянкой. Целые группы людей приходят сюда и, набравшись сил и уверенности, уходят к горам, к границе. Что с ними происходит потом, я так и не смог узнать. Похоже, этого не знал и Шмешу-хэхэхэй, который, однако, уверил меня в том, что все эти люди благополучно живут в земле Огон. Сбегутов, которые решались на дальнее путешествие, снабжали едой и одеждой, наставляли в том, как пройти к земле Огон, и провожали шумным пиршеством. Да, сбегуты умели и веселиться. Еды в долине хватало: ведь беглецы приводили с собой свой скот, который весь оставался здесь — не брать же с собой в землю Огон быков и баранов. Закатывалось пиршество — дуй, для которого жарили целых баранов, и ойрак лился рекой. Да, умели веселиться сбегуты.

Пришедшие в тот день люди хотели уйти немедленно. Они были уже готовыми сбегутами, им даже не надо было говорить, что сам пророк жив и ждет их в Огоне, — они это и так уже знали от своего проводника. Поэтому приготовления были сделаны только для праздника: зарезали несколько баранов, приготовили бурдюки с ойраком, расставили столы.

Почему-то мне было тягостно на это смотреть, и я ушел в свою пещеру. Снаружи доносилИсь музыка, смех, здравицы, а я сидел в своей пещере и смотрел в огонь. Жгучая боль, как от внезапного осознания, мучила меня, но самого осознания не было. Наоборот, я чувствовал себя в тупике, чувствовал бессилие. И тогда, когда я, терзаемый непонятной болью, сидел в своей пещере, мне вновь явился тэнгэр.

Он просто возник рядом, у очага, и ослепил меня, так что я закрылся рукой. Вернее, не ослепил — свет его не лишал зрения. Свет тэнгэров, краткий и яркий, просветляет, а не ослепляет. И когда он заговорил, я уже все знал.