50

Шестакова можно было встретить среди молодых людей, возбужденно толпящихся у доски объявлений.

Ждали, когда вывесят списки принятых.

Кто-то дернул Шестакова за рукав, он обернулся — Мариша! Да такая оживленная, улыбчивая, по-прежнему коротко остриженная.

— Мне мама сказала, что ты приехал на экзамены. Я только вчера вернулась...

Наконец появилась судьба — список фамилий, отпечатанный на машинке и прикрепленный четырьмя кнопками к доске.

Глаза ликующие, глаза заплаканные и глаза потерянные...

У Шестакова глаза потерянные.

Для верности Мариша провела пальцем по списку — может, Саша ошибся?

Увы, все правильно. В самом конце столбика значится «Шаталова», а под ней сразу «Щербатенко». Палец Мариши безнадежно соскользнул вниз.

— Провалился.

— Недобрал двух баллов, — уточнила она.

— Остался монтажником, — желая скрыть, что расстроен, он говорил бодрым тоном.

— Где-то, кажется в Америке, раздают билеты и принимают экзамены компьютеры. Никаких случайностей! Никакого блата! Ни одной взятки!

— И никаких скидок передовикам с далекой периферии, — сказал Шестаков, притворясь обиженным. — Я бы у компьютера еще быстрее провалился. Никто не виноват, что я плохо подготовился... Читал в газете, одна медсестра из Тбилиси поступала в медицинский институт одиннадцать лет подряд. И каждый год ей не хватало одного или двух баллов, — вспомнил он с почти веселым сочувствием.

— До медсестры тебе еще далеко. Станешь инженером-строителем на год позже... Только я, — она замялась, — уже тебя не увижу. Я слишком много пережила не с тобой, чтобы мы могли когда-нибудь почувствовать себя совсем близкими. Если ты меня и любишь, то не сегодняшнюю, а ту, которой давным-давно нет. Не хотела тебе говорить этого раньше, чтобы не помешать... И маму просила до поры помолчать. Ты же сдавал экзамены. Но дело в том, что... я уезжаю в Арктику. Выхожу замуж... Собиралась сказать тебе еще тогда, в поезде. Но не решилась — слишком трудно и долго ты до меня добирался. И еще помнила об этих экзаменах.

Она выжидающе, настороженно посмотрела, но не нашла на его лице следов растерянности. С благодарностью подумала: «Молодец Саша! Какое самообладание».

— Полагается поздравить, — не глядя ей в глаза, он коротко чмокнул ее в щеку.

Да, он был ошеломлен.

Но при этом успел удивиться такой невероятности — не почувствовал сильного огорчения. И даже обеспокоился тем, что не сумеет скрыть от Мариши своего душевного равновесия.

Ее признание не прозвучало для него трагично. Больше того — неожиданное известие принесло-и неожиданное облегчение. А огорчением лишь притворялось мужское самолюбие.

Дружбу, родившуюся за одной партой, он принимал за любовь. Школьная обманка! Совсем не то чувство имели в виду классики, когда живописали блаженство, страдания и восторг влюбленных.

«Может, никогда больше не увидимся...»

Маришины слова прозвучали для него как призыв к помощи. Не любовная тоска погнала его в путешествие на попутных машинах, дрезинах, плотах, а товарищеский долг. Сейчас он понял это. Понял с опозданием, но понял.

А если б Мариша не сообщила о своем замужестве? Судьба избавила его от необходимости признаться, что она для него — только школьный товарищ.

«Кажется, я сегодня поднабрался житейского опыта...» — усмехнулся он.

Еще удар по самолюбию предстояло пережить Шестакову. Он вообразил свое возвращение в бригаду. Ох, стыдно перед Пасечником, Михеичем, перед своими парнями, даже перед Рыбасовым. Подлые два балла, которых ему не хватило, не прибавят авторитета бригадиру, он и в самом деле, как говаривал Михеич, ни с чем пирожок...

А Варежка? Как ей признаться? Ох, стыдно... Парни из бригады, те хоть видели, как ему доставалось на телебашне, урывками брался за учебник. А Варежка в Останкине не была и не знает, в каких трудных условиях он оказался перед экзаменами. Но утешать Варежка его не станет, в этом он был уверен.

— Ты не откажешься заехать со мной в нотный магазин? Чернега просил купить ноты.

Мариша обрадовалась, что Саша сам, желая ей и себе помочь, перевел разговор.

— Я бы на твоем месте, — заторопилась она с советом, — поступила в Иркутске на заочное отделение. С твоими баллами примут.

— Спешить не буду... Я теперь при-и-коснулся к сложному монтажу. Мне очень нравится работа на высоте. — Говорить о себе подробней ему не хотелось. Он достал из кармана листок: — Тут у Чернеги длинный список...

51

Аэродром в Братске был закрыт еще в ранние сумерки. Ветер неуемный, порывистый. Того и гляди, напрочь оторвет «колбасу», набитую северным ветром.

Галиуллин прослонялся в зале ожидания остаток вечера и всю ночь. Лишь перед утром малокалиберный верткий самолетик вырулил на взлетную дорожку, подметенную ветром до последнего листика, до последней хвоинки.

В Усть-Илимске Галиуллин направился с аэродрома на поиски школы № 7. Во флигеле школы, в спортивном зале, временно разместили монтажников.

Десятка три раскладушек и топчанов с матрацами стояли в просторном зале шеренгами, одна впритык к другой. Все койки застланы серыми казенными одеялами. Тумбочка на двоих, на троих. Поутру перед работой в душевую и в туалет — очереди.

— Хорошо, что у прораба Рыбасова не хватает людей, — сказал Маркаров. — А если бы здесь поселились еще и те, которых Рыбасову не хватило... Находиться в такой общаге можно, а жить нельзя. Не жилье, а пристанище...

— Живем в тесной упаковке. Между койками не разгуляешься, — послышался сверху голос Садырина; он вскарабкался по шесту к потолку.

Группа временных жильцов под командой Шестакова упражнялась на шведской стенке — отличная зарядка!

Сердечно встретились два бригадира. Шестаков приехал в Усть-Илимск, не заезжая в Приангарск. Галиуллин слышал от Зины, а та от Варежки, что Шестаков недобрал на экзаменах в строительный институт два балла и вернулся на стройку в плохом настроении, какой-то пришибленный.

Пока Шестаков был в Москве, Варежка, по рассказам Зины, сильно за него беспокоилась.

«Саша способный, но чересчур бесхитростный и чересчур добросовестный, — переживала Варежка. — Неделями не уходил с площадки, не хватило времени на занятия. Валька, мой бывший муженек, оборотистее. Провалился в институт — нанялся туда электриком. А этой осенью экзамены сдавал для видимости. Преподаватели уже знали его как облупленного. Кому проводку сменил в квартире, кому электроутюг починил, долго ли?» — «Вот чудачка, волнуешься за Сашу, — удивлялась Зина. — Если он сдаст в институт, ты никогда его не увидишь». — «Все равно хочу ему добра». — «А про московскую эскимоску, школьную его подругу, не забыла?» — «Живет во мне предчувствие, не любит Саша ее».

Галиуллин глядел на уставшего после зарядки, оживленного Шестакова:

«Посмотрела бы на него сейчас Зина. Никакой он не пришибленный, глаза веселые, уже успел спросить про Зину и про Варежку».

Среди делавших зарядку Галиуллин не увидел Погодаева. Вернулся Погодаев в бригаду на днях, еще не отдышался на сухопутье после авралов на «Ряпушке», досыпает свое...

Маркаров после короткой зарядки сидел с книгой. Он обрадовался Галиуллину, спросил о Зине, а Галиуллин поинтересовался, что пишет Нонна, как у нее дела в театре? Маркаров пожал плечами. Вчера ходил на почту в надежде получить письмо, а там висит плакат: «Все на уборке картофеля». Окошечко «До востребования», возле которого всегда толкучка, пустовало, также как и другие окошки. Почтальоны не разносили почту и газеты. Какой-то ретивый местный вождь явно перестарался. Такому дай волю — он и машины «скорой помощи» отправит на уборку.

Школьники, пока спортзал заселен, еще с месяц будут заниматься физкультурой на свежем воздухе.

Зал опустел, все уехали автобусом на плотину, Галиуллин решил прогуляться по городу, так как стучаться в контору Востсибстальмонтаж было еще рано.