— Теперь наши хозяйки надаивают кефир, — услышал Погодаев от своего тугоухого хозяина. — Отравиться таким молоком нельзя, а подавиться можно.

Направляясь к Вихоревке, Погодаев проходил деревенскую улицу из конца в конец, шел мимо скотных дворов. С помощью автокрана из крупных панелей собирали коровник. И такая на стройке была бестолковщина и безалаберщина, что Погодаев, такелажник пятого разряда, не мог без раздражения смотреть в ту сторону.

Он не выдержал, пошел к местному начальству, а кончилось тем, что согласился работать в совхозе по совместительству. И денег стало побольше, птицы перелетные не получают северной надбавки. Конечно, не в деньгах счастье, но эту поговорку сочинили те, у кого денег хватало, а не те, кто находился в нужде.

Учебники пришлось отложить в сторону, — значит, и будущей осенью поступить в лесной техникум не удастся.

Каждое утро и, если нужно было наведаться на Вихоревку, среди бела дня совхоз, чтобы сэкономить время Погодаева, давал ему снегоход «Буран». Тому не страшны никакие сугробы — прет по белой целине, оставляя за собой буран.

В середине апреля, как только с Вихоревки сошел грязный лед, в Топляково вернулся учитель. Костыли он бросил, ходил с палкой, слегка прихрамывая.

Погодаев сдал ему дела, написал отчет о своих наблюдениях за Вихоревкой.

Из отчета было ясно, что в Братске, на лесопромышленном комбинате, нужно как можно скорее устроить пруды аэрации и отстойники.

Копии своего отчета Погодаев послал в Иркутск и в Москву в самые высокие государственные инстанции. Как позже выразился Маркаров, — хотел вывести на чистую воду погубителей Вихоревки.

Погодаев заторопился в Приангарск, но пробудет там не больше месяца. Ранним летом вниз по Ангаре отправится экспедиция Общества по охране памятников русского зодчества. Он встретится со старыми знакомыми по экспедиции 71-го года в Илимск. Тогда они очень торопились, так как место ссылки Радищева должно было скрыться под водой.

Штаты у этого Общества — раз, два и обчелся, набрать рабочих в экспедицию трудно — слишком ставки низкие. Вот Погодаев и решил отправиться с археологами, с историками в приангарские деревни, обреченные на затопление.

Он написал Мартиросу и просил, чтобы тот в осторожной форме загодя сообщил Михеичу о том, что Погодаев вернется только на месяц. Хотя возглавлял бригаду Шестаков, вопросы, связанные с увольнением или приемом новичков на высотную работу, негласно оставались в ведении Михеича.

Мартирос ответил, что Михеич не сердится и даже неожиданно одобрил решение Погодаева — старину надо уважать. Но чтобы после экспедиции заявился в бригаду немедля.

Апрельским утром Погодаев прощально наведался на Вихоревку, он явственно ощутил нездоровое дыхание речки; зимой этот тлетворный запах не так чувствуется.

В день отъезда Погодаева над деревенской улицей уже курилось облачко пыли и стлался первый прогорклый дымок — жгли ботву на огородах.

Когда он уезжал в Приангарск, Алевтина напросилась его проводить. Поехала на правый берег в Осиновку, там вокзал.

Она уже несколько раз поглядела на воротничок Гениной рубашки, белой-белой, с мелкими синими цветочками.

— Рубашки меняй чаще, не занашивай. Кто постирает в следующий раз?

— Найдется кто-нибудь, — ответил Погодаев подчеркнуто беззаботно. — В крайнем случае сам.

Алевтина вздохнула тяжелее, чем если бы только ее беспокоила стирка рубашки.

Погодаев смутился; вот так же в свежевыстиранных рубашках уезжал он от заботливых рук из Байкальска, из других мест. Правда, таких красивых рубашек, как эта японская, у него тогда не было.

— Главное, не занашивай. Можешь и сам простирнуть в теплой мыльной воде. Крутого кипятка эта рубашка боится. Гладить не нужно. Встряхни после стирки и повесь сушить на плечики. Я в твою сумку положила.

Алевтина вновь глянула на белоснежные крылышки воротничка, видневшегося из-под пиджака.

Не оставляло горькое предчувствие, что она расстается с Геной навсегда.

34

После долгого перерыва Шестаков получил открытку от Мариши. Он сидел с учебником и время от времени задумчиво вертел в руках открытку.

«Может, никогда больше не увидимся», — прочитал Шестаков.

— Адрес отправителя, — сказал он, — станция Хвойная. Поезд номер восемьдесят два. Проездом. Пишет, в самых первых числах июня снова проедет мимо. Пассажиры сказали ей, что от станции Хвойная ближе всего к нашей стройке.

— Прошлой весной так и было, — напомнил Михеич. — Тогда мы с тобой жили и работали в «почтовом ящике», близ железной дороги. А сейчас до этой самой Хвойной ехать да ехать, плыть да плыть.

— Если номер поезда четный — из Москвы идет, — разъяснил Погодаев; все, что касалось железной дороги, он знал лучше всех в бригаде.

— А ведь ты можешь на Хвойной встретить свою зазнобу! — осенило Михеича.

Погодаев деловито прикинул:

— Тысчонка километров на юго-восток. Не так далеко.

— Я для такого случая и отпуск могу выпросить, — приободрился Шестаков. — Восемнадцать лишних смен отработал. Доберусь!

Шестаков по-прежнему держал открытым учебник новой истории.

— Шоссе туда через тайгу пробивают, мост через Оку давно навели, — неуверенно добавил Михеич, слегка испуганный тем, что его совет так быстро принят к исполнению.

Михеича даже в пот бросило от мысли, что отныне он в какой-то мере несет ответственность за успех путешествия.

Он стащил с головы свой старенький картуз с лакированным, в мелких трещинах, козырьком и озабоченно вытер голову платком.

Картуз сменил ондатровую шапку и появился весной. Погодаев не был уверен, что одна ласточка может сделать в Восточной Сибири весну, но многострадальный картуз Михеича был надежной приметой.

Когда Михеич впервые после холодов надел картуз и пришел в столовую, Садырин решил подшутить над стариком, снял его картуз с вешалки и спрятал, сказав при этом Кириченкову:

— Хватит мелочиться! Я не жмот, как ты. Пойду в универмаг, в отдел «Головные уборы», и куплю Михеичу кепку. Портить марку всей бригады из-за головного убора!

Никто не мог предположить, что Михеич, обнаружив пропажу, так разволнуется. Монтажники увидели, что он плачет, и растерялись.

Садырин быстро вынул измятый картуз из-за пазухи и протянул Михеичу:

— Была бы голова, а шапка найдется.

Вечером Михеич рассказал Шестакову, что картуз — последняя покупка, которую сделала ему жена, погибшая в блокаду...

Погодаев разложил на обеденно-письменном столе, стоящем посередине комнаты, карту Иркутской области, попросил у Маркарова атлас, навел кое-какие справки у плотников с третьего этажа общежития и добросовестно, долго уточнял маршрут, который предстоял Шестакову.

— Когда отец был жив и ездил товарным кондуктором, станция Хвойная долго была у него на «плече», — сказал Погодаев задумчиво.

При благоприятной погоде, если в пути не догонят обложные дожди и не раскиснет лесовозная дорога, Саша доберется до Хвойной за трое суток.

С нежностью, с потаенной болью вспомнил Погодаев своего отца. Вот кто должен благодарить науку, что на смену паровозам пришли могучие тепловозы, электровозы, — так это машинисты, кочегары, кондукторы товарных поездов!

Погодаев с волшебной ясностью за расстеленной картой увидел отца, входящего в их прогретую солнцем, душную, тесную комнату. Наперекор лету, отец в валенках, в длиннополом овчинном тулупе, в треу́хе. Меховые рукавицы шил сам; горе, если кто возьмется голой рукой за поручень вагона — сойдет кожа с ладони.

В руке у отца железный сундучок с путевым инструментом и флажками; свой сундучок кондуктор называет шарманкой. Через плечо висят два фонаря; эти фонари, тусклые за промерзшими стеклами, должны освещать хвост поезда. Как отец страдал в лютые морозы на своей тормозной площадке в хвосте обмерзшего, заледеневшего состава, едва видимого в белой мгле! За поездом, не отставая от него, крутился свой вихрь, пропахший смолой, дымом и подгоревшим маслом. А хлопотать в смазчиках разве было легче? Отец начинал обход — масло разогрето до кипения, а доберется до хвостовых вагонов с полупустой масленкой — масло замерзло. Помощник машиниста обходил паровоз, проверял бандажи, в руке факел — паклю окунали в мазут. У паровозной топки всегда согреешься, а каково кондуктору на тормозной площадке?.. Вот отец и продрог, схватил воспаление легких на перегоне возле Хвойной, когда паровоз полночи не мог осилить подъем. Тогда машинисты учились водить тяжеловесные составы. Но товарный поезд — не рекордная штанга, которую берет на грудь, а потом выжимает тяжелоатлет. Нашлись показушники, которые сильно перебрали в обязательствах, нахвастались на всю Восточно-Сибирскую дорогу. А паровоз устаревшей серии, с сердечной недостаточностью на подъемах... Отец, окоченевший, с трудом прошел той ночью вдоль состава до паровоза. Ледяной ветер как наждаком драл щеки, нос, подбородок, забивал рот. Снежная круговерть, не видать соседнего вагона. С еще большим трудом он поднялся по трем ступенечкам, чтобы погреться рядом с кочегаром у топки. Но поздно добрался он до тепла, простудился насмерть, не отогрелся для дальнейшей жизни...