Тайная канцелярия также достаточно подробно указала, кого и как допрашивать. В частности, "девочку Арину привесть в застенок и расспросить с пристрастием накрепко, кто ее научал таковое вымышленное дело показывать, и в каком намерении, и как из того вымысла якобы себе пользы надеялась получить. А если она будет все подтверждать, тогда, подняв ее на дыбу, вместо кнута, за несовершенством лет ее, бить розгами, а буде и потом об означенном истины и вины своей не объявит, что как она после розыску от болезни свободу получит, двоекратно розыскивать ее против вышесказанного".
Алексея Мещерина предписывалось "расспросить в застенке накрепко <…>, ибо по всему видно, что об означенном вымышлено и ложно <…> показал". Прочих предстояло увещевать тобольскому архиерею судом Божьим, чтобы они "показали сущую правду о дьявольском якобы в утробе Арины наваждении". Архиерею предписывалось выявить, "с чего умыслили показывать ложно вымышленное их показание". Если же не сознаются, всех расспросить в застенке порознь "с пристрастием накрепко".
Итак, в числе подозреваемых оказались и свидетели. В чем же они-то подозревались. Видимо, у следствия к тому времени уже возникли сомнения в тобольском происхождении голоса, и оно взялось за свидетелей, предполагая неискренность с их стороны.
По окончании следствия, - завершала Тайная канцелярия свои предписания, - об оном о всем обстоятельный экстракт переслать в Тайную канцелярию, и кто по тому делу виновны явятся, тех до указу держать в Тобольске под крепким караулом".
13 февраля 1738 года всех привезли в Тобольск. 22 февраля в тобольском застенке допросили Арину. Она к тому времени твердо стояла на своей версии: дьявол был, но убыл, полагая, что это освободит ее от наказания, ведь на нет и суда нет! Но следствие искало истину и не очень-то верило ей. На допросе она объявила, что "подлинно испорчена тому назад года с три Василисою таким случаем. Попросила она, Арина, у нее, Василисы, есть щей, и она-де, Василиса, налила тех щей в ставец и подала ей есть, и притом избранила: "Трескай-де, черт с тобой!" - и после того времени в третью неделю она, Арина, занемогла и услышала, что в утробе у нее, Арины, стал кто ворчать как щенком, и то ворчание слышал хозяин ее, Алексей Мещерин, и мать его, Степанида Ивановна, и подлинно-де у нее, Арины, было в утробе дьявольское наваждение и человеческим языком вслух говорило?. Ее подняли на дыбу, посекли розгами - подтвердила то же самое. Но в чревовещательстве не признавалась, справедливо полагая, что за святотатство, связанное с толкованием "вопросов христианских", наказание последует и того круче.
Мещерин же в застенке объявил, что не знает, кто испортил Арину, так как более года провел в Якутске и домой прибыл лишь в июле 1737 года. О порче Арины ему сказала ее мать, а в августе, "как только услышал он сам, что дьявол кричит в утробе Арины человеческим голосом", тотчас же и отвел ее к Угримову.
1 марта 1738 года была составлена духовная комиссия, и архимандрит Геннадий и протопоп Матвеи принялись увещевать обвиненных. Марина мать девочки, "калмыцкой породы", показала, что та болела оспой, потом была в горячке, после – в ослаблении и в исступлении ума, и в той болезни у нее было истечение крови из носа и безвременное стенание". Василиса объявила, что действительно года четыре тому назад жила у Мещерина месяцев десять, но Арина в то время была здорова, а о дьяволе тогда ничего слышно не было. Архимандрит Рафаил объявил, что при освидетельствовании Арины не присутствовал. В деле же записано: "После оказалось, что вывода Угримов фальшиво на него показал". Архимандрита тут же освободили.
Священник Прокопий Дмитриев показал при увещевании, что при освидетельствовании не присутствовал, но позже был приглашен Угримовым и слышал, как тот при нем расспрашивал Арину: "Ответы будто бы дьявола человеческим языком слышались издалека, а не так ясно и близко, как от уст ее самой происходило, а он, поп, сам ее не спрашивал и заподлинно оного действия, кроме действия мечтания, не признает". Под актом освидетельствования, признался Дмитриев, он подписался через неделю "по приводу и принуждению Угримова".
Посадский человек Петр Андреев объявил, что лично сам "не свидетельствовал дьявола, а присутствовал, когда подьячий Комаров расспрашивал девочку, и ничего из того за правдивое не признает и не утверждает, а под актом освидетельствования подписался по принуждению Угримова". Посадские люди братья Тимофей и Василий Степановы заявили, что "В освидетельствовании Арины не были и под актом не подписывались. Трое красноярских драгун приняли, что, будучи в доме воеводы проездом, присутствовали при допросе Арины подьячим, а под актом освидетельствования подписались через неделю под давлением Угримова.
Наиболее интересным было сознание караульного, казака Федора Переводчикова от 1 сентября 1737 года он показал, что услышал от матушки игуменьи, с ее слов, так как якобы стоял вдалеке от кельи и видеть того не мог. Но, похоже, и здесь он не был до конца искренен: кое-что он все-таки слышал - матерную брань в свой адрес.
Игуменья Доминика рассказала на увещевании что 31 августа 1737 года, войдя в келью, нашла Арину на лавке: девочка стонала, прощалась с ней, потом ее вырвало, и она уснула. Проснувшись, объявила, что дьявол из нее вышел. И больше игуменья ничего не видела и не слышала. А ведь сколь образно, с какими подробностями и со знанием дела, как именно выходит дьявол, рассказала Переводчикову! Видно, знала, что тот тут же кинется докладывать начальству, и от своего имени. Ведь это такой шанс отличиться перед Угримовым!
Келейницы Ирина и Федосья объявили, что, дескать, когда из Арины выходил дьявол, их в келье не было.
При увещевании подозреваемых выяснились обстоятельства, противоречащие показаниям Арины, данным 22 февраля 1738 года, которые она в тот же день подтвердила на дыбе с розгами: дьявол был, но вышел. Пришлось следствию 24 марта допрашивать ее повторно. На этот раз дыба с розгами не понадобилась - едва попав в застенок, Арина тут же во всем чистосердечно призналась: на Василису она наговорила, в животе у нее была болезнь, выражавшаяся в том, что там "ворчало", и что "дьявольского наваждения в утробе у нее никогда подлинно не бывало, и означенное, что будто в утробе у нее был дьявол и говорил человеческим языком, все она, Арина, затеяла на себя напрасно <…>; когда воевода Угримов спрашивал дьявола, кто-де ты такой, в то время отвечала она своим языком, тайно скрывая себя" Спрошенная об эпизоде с "вороной мокрой", что якобы вышла из нее 31 августа 1737 года, ответила "В то время, лежа на печи, матерной бранью бранила сама собою, то есть призналась, что материла караульного сама - то ее собственные, а не дьявола проделки. Когда же пришла в себя спросонья, попросила ее дверь кельи открыть, чтобы Дьявол вышел наружу.
У следствия в связи с показаниями Арины появились вопросы к игуменье, и 12 июля матушку Доминику доставили в застенок и допросили. Вот что та рассказала: "Мокрой вороны не видела, а голос издалеча слышала". И еще одно ее любопытнейшее признание: "К девочке приходил в монастырь со многими посторонними Угримов и спрашивал: "Скоро ли будет Илья Греченин с казаком?"' Голос с печки отвечал лениво: "Скоро будет".
Угримов же, спрошенный об этом эпизоде, начисто отрицал его. Видно, ему было стыдно и боязно признаться, что задавал вопросы дьяволу.
18 июля 1738 года девочку вновь доставили в тобольский застенок перепроверить сказанное ею 24 марта. И на этот раз обошлось без дыбы и розог Арина подтвердила второе показание - все делала она сама, дьявола у нее в утробе не было.
Но у следствия оставались сомнения в ее искренности, и оно решило для надежности еще раз прибегнуть к пытке. На дыбе с розгами Ирина показала 8 августа:
"Дьявольского наваждения в утробе ее подлинно не было, и человеческим языком оно в ней, Арине, не говаривало, и учинила то она, Арина, сама собою, притворно скрывая себя, а каким подобием она, Арина, то чинила, того не помнит, понеже в то время была без памяти, и никто ее на то подлинно не научал, и о том она утверждает подлинно".